Зейнаб - [50]

Будет ли Хамид сожалеть и печалиться, если увидит Зейнаб, обнимет ее и поцелует? Поспешит ли он после этого, дрожа как в лихорадке, окунуться в воду, чтобы очиститься от скверны? Постигнет ли его раскаяние, вонзая свои острые шипы в его сердце? Нет, нет! Всей душой он жаждет этого поцелуя, который воскресил бы далекое прошлое, те тайные встречи, свидетелем которых был один аллах.

«Кто знает, может быть, Зейнаб забыла меня и я ей безразличен? — продолжал размышлять Хамид. — Может быть, увидев меня, она отнесется ко мне как к чужому? Разве было между нами что‑нибудь большее, чем между нею и любым из моих братьев? Конечно, она красивая, статная, достойная всеобщего восхищения женщина! Но даже если я был увлечен ею больше, чем кем‑либо другим, разве у нее были основания считать меня своим другом или возлюбленным? Для нее я всегда оставался господином, хозяином. А теперь я вообще чужой для нее человек. Любое мое слово, ныне обращенное к ней, может вызвать подозрение и опасение, что супружеской чести будет нанесен урон.

Как жаль ушедших дней! Ждет ли меня в жизни что‑нибудь светлое? Разве в страданиях, которые окружают нас со всех сторон, в этом отречении от всех земных радостей заключен смысл жизни? Как, в сущности, жестока эта добродетельная жизнь, любовь к которой нам постоянно внушают! Она гораздо страшнее, чем неизбежная жестокая смерть.

До сего дня я не изведал в жизни ничего, кроме ее пресного вкуса, который не настолько горек, чтобы душа отвратилась от жизни, но и не так уж сладок, чтобы она пела и ликовала. А впереди меня ждут дни еще более тоскливые. Однообразные и блеклые дни, они в конце концов будут пресечены жестоким временем, а потом меня, как и каждого смертного, ожидает яма, в которой я усну беспробудным сном. Ведь, собственно, уже с момента рождения я распрощался с миром, и сегодня я только щепоть праха, которую поднял с земли ураган жизни. Потом я вернусь в эту землю и останусь в ней навечно, так и не вкусив подлинной жизни».

Долго оставался Хамид в этом сумрачном настроении, устремив неподвижный взор в расстилавшееся перед ним беспредельное пространство белесых от зноя небес. В неподвижном воздухе застыли деревья. Оросительный канал разрезал зелень посевов. Быстрое течение увлекает в неведомую даль упавшие рисовые стебли. Зеркало воды ярко блестит, отражая лучи солнца. Струящееся марево мешает что‑либо рассмотреть, и вся дальняя перспектива кажется Хамиду одной огромной зияющей бездной. Феллахи усердно трудятся, изредка переговариваясь друг с другом, пересмеиваются. Голоса их теряются где‑то вдали, они почти не слышны, на них никто не откликается.

Хамид отошел к шалашу, постоял немного, будто внимательно что‑то разглядывая, а на самом деле все еще находясь в растерянности, в оцепенении, ни о чем не думая и ничего не соображая. Он решил вернуться домой, в деревню. Батраки находились далеко от него — на другом конце поля. Некоторые из них сидели на мосту через канал. Он направился к ним. Оказывается, они уже кончили работу на этой стороне поля и сейчас перейдут на другую. С улыбкой Хамид обратился к сестре Зейнаб: «Когда увидишь сестру, передай ей привет от меня!» Затем он покинул их и направился в деревню.

В полях не видно было ни души. Никого нет и возле канала, под развесистым деревом. Хамид отдохнул от полуденного зноя под его сенью и двинулся кратчайшей дорогой домой. Вскоре показались хижины цвета пыли, похожие на развалины какого‑то древнего города. Лишь кое‑где среди них белели дома более зажиточных феллахов. Хамид вошел в село, когда все жители еще находились во власти полуденной дремоты.

Он постоял у дверей своего дома, кликнул слугу. Ему ответили, что слуга ушел на станцию. Хамида вовсе не интересовало, куда тот пошел. Он хотел выпить чашечку кофе, чтобы немного взбодриться и подождать прихода братьев, с которыми можно будет посидеть и поговорить. Только принесли кофе, как явились и братья. Оказывается, они наблюдали за плотником, устанавливавшим у канала новые оросительные колеса. Они тут же велели слуге сварить кофе в большом кофейнике и стали обсуждать разные деревенские новости: как у кого идут дела, как в эти дни должники изыскивают средства для погашения своих долгов и почем они нынче будут продавать землю. От одной темы перешли к другой, от другой — к третьей. Наконец все поднялись и вошли в дом, чтобы посмотреть, что там делается. А Хамид продолжал сидеть, размышляя о себе и о деревенских бедняках, которые не в состоянии осознать весь порочный круговорот долговых расписок, чудовищный рост процентов.

Солнце еще жарко пылало, но на улице уже чувствовалось некоторое движение воздуха. Тени от домов удлинились, и там нашли себе убежище свободные от работы феллахи. Весь остаток дня они провели в разговорах и в игре в нарды. Но вот задрожала листва дерев, сиявшее ослепительным светом зеркало пруда подернулось рябью. После сонного оцепенения летнего полдня жизнь вливалась в тело бытия, и миру возвращалась его улыбка. Всякий раз, наблюдая движение в кронах деревьев и трепетание пальмовых листьев, Хамид радостно приветствовал час величественного заката.