Зерна гранита - [71]

Эта нежная девушка стойко перенесла в застенках истязания сомосовцев, двадцать восемь дней голодала, а ее слабые девичьи руки носили вместо украшений автомат. Марджин и сейчас не разлучается с двумя пистолетами. От ее друзей я узнал, что у нее было много разных имен.

— Вынуждала борьба. Она меня крестила. Только для себя я всегда была Марджин, — говорит она, поправляя упавшую прядь волос. — Даже болгарскому профессору, которого очень уважала, не назвала своего настоящего имени. А несколько месяцев назад мы случайно встретились с ним. Профессор удивился, когда меня представили ему под другим именем. «Нет, — сказал он. — Если еще пять минут назад я мог допустить, что обознался, то сейчас убежден — это именно ты. Голос и глаза невозможно изменить». «Вы не обознались, — ответила я ему. — И под тем и под другим именем была я, одна и та же».

— А сколько лет ты скрывалась под чужим именем? — спросил я.

— Восемь лет, три месяца и два дня, — ответил вместо нее Леонель, муж Марджин.

Марджин обладала магической способностью преодолевать порог времени, утопая в лучезарном сиянии завтрашнего дня.

— Это наша неисправимая оптимистка. Она не допускала мысли, что может погибнуть, даже когда положение было безвыходным. Не так ли? — обратился к ней Гайо.

— Я верила в счастье и добивалась его, — ответила Марджин.

Я посмотрел в ее глаза. Они блестели как кристаллики, излучая необыкновенную силу.

— Друзья, неужели может быть счастье без свободы? — спросила Марджин и, не ожидая ответа, продолжала: — В нашей тюремной камере было двадцать женщин. Разным путем попали мы в эту берлогу. Моей соседкой по нарам была жена бывшего полицейского. Узнав, что отец ее детей, уподобившись дикой собаке, слепо прислуживает Сомосе, она попыталась его вразумить. Надеялась, что поможет ему. Но однажды вечером, когда он вернулся пьяным и подал ей палец убитой женщины, на котором было обручальное золотое кольцо, она онемела. «Подарок получен от одной негодницы, которая пересекла путь генералу, — сказал муж важно. — Подарок от генерала!» Когда же он прислонился к стенке, ожидая услышать от супруги благодарность, она метнулась к столу, схватила большой кухонный нож и убила его. У этой женщины были и хлеб, и дом, и наряды, и украшения. Были и дети. Но не было у нее самого главного — свободы. Она часто нам повторяла: «Счастье без свободы что человек без головы».

Леонель, который сидел рядом с Марджин, задумчиво кивал. Он тоже пробыл на нелегальном положении шесть лет. Сколько ему пришлось выстрадать!

— Даже сейчас наше счастье неполное. Может ли человек быть счастливым, когда в его доме есть хлеб, когда он озарен свободными солнечными лучами, в то время как другие народы тянут хомут рабства и бесправия? Вспомните, как говорил Сандино: «Не будет странным, если я и моя армия однажды окажемся в одной из стран Латинской Америки, там, где наемники и убийцы распростерли свои кровавые руки». Сандино указал путь к счастью не только Никарагуа, но и всей Латинской Америке. И мы, сандинисты, можем быть полностью счастливы только тогда, когда будут свободны наши братья по борьбе.

— А что скажет твоя жена, если завтра ты уедешь выполнять свой долг сандиниста? — прервал я его.

— Я буду счастлива бороться вместе с ним, — ответила за мужа Марджин.

Беседа продолжалась. Мои новые друзья чем-то сильно походили друг на друга. Фредерико припомнил слова генерала свободного народа: «Придет день, когда янки будут полностью разбиты, а если я не дождусь этого дня, муравьи сообщат мне об этом в могиле».

О чем только не говорили мы в тот вечер! Я не в состоянии передать тебе все — ограничусь только тем, что узнал о Сандино, о последних годах его жизни. Попробую дополнить вчерашнее письмо новыми впечатлениями о нем. Благодаря образному описанию друзей, я его вижу как живого — маленького роста, в широкополой соломенной шляпе, очень энергичный и пламенный, строгий и безмерно добрый. Вижу, как каждый день, даже после тяжелых сражений, когда все отдыхают, сморенные усталостью, он сидит у костра и читает. Это не было позой. В этом была необходимость. Ему хотелось отчетливее увидеть завтрашний день. Он говорил крестьянам: «Наша армия готовится взять власть, чтобы появилась возможность создать большие сельскохозяйственные кооперативы, которые будут использовать народные богатства в пользу семей никарагуанцев». И не случайно еще в 1933 году испанский журналист, посетивший лагерь Сандино, писал в своей хронике, что на свободной пяди земли эти смелые люди каждый вечер у костра поют революционный гимн «Интернационал» и прекрасно понимают, что только организованная сила рабочих и крестьян сможет завоевать победу.

Он описал Сандино так:

«На его лице, омраченном рано появившимися морщинами, лежала тень глубокой задумчивости. Казалось, взгляд его был устремлен не на измученных бойцов, которые, изнуренные лишениями, проходили перед ним, а на что-то далекое и невидимое. Ему не был присущ жестокий вид воина, лицо которого загрубело от войны и у которого опасность и неизбежная жестокость обостряют нервы, придавая взгляду неумолимую твердость. Его лицо отражало состояние человека, рожденного для раздумий и фантазии, человека большой души, вынужденного стать народным вождем ввиду фатальной необходимости…»