Зерна гранита - [6]

«Здесь безопасное место, — уверял он нас, когда мы, опасаясь провала, высказывали свои сомнения. — Стоит мне только выпустить быка, околийский начальник и близко подойти не посмеет».

Тома развеселился, поправил упавшие ему на глаза седые волосы и продолжал:

— Как-то раз ночью, выбираясь из села, где у нас было собрание, мы с товарищем наткнулись на засаду. С постов нас заметили, закричали, и мы, не имея другого выхода, свернули к скотному двору. Полицейские начали стрелять. Дед Стоян услышал выстрелы и крики и вышел посмотреть. Увидев меня и моего товарища, он схватил нас за руки, потому что темнота была непроглядная, и привел нас в хлев, где стоял бык. Запихнул в угол яслей и накрыл большой плетеной корзиной. Бык засопел.

«Не бойтесь, — успокоил нас дед Стоян. — Я его привязал накоротке двумя цепями». — Сказал он это и поспешил в свою каморку.

Прошло немного времени, и у ворот скотного двора что-то загремело. Полицейские начали колотить в дверь. «Открывай!» — кричали они.

В комнате деда Стояна что-то с грохотом упало — похоже, стул. Потом послышалось, как дед открывает дверь и шумно зевает.

«Что ведете, корову или буйволицу? Неужели не могли дождаться рассвета? Пришли среди ночи…» — сердился он.

«Ты где их спрятал?» — спросили полицейские.

«Кого прятать-то?» — грубо ответил вопросом на вопрос дед Стоян.

«Тех, нелегальных из твоей партии».

Дед Стоян громко рассмеялся:

«А-а, ты о нелегальных спрашиваешь? Вон они, у быков, хочешь их увидеть?» — Он двинулся к хлеву, открыл его, и тут бык начал бить копытом и страшно сопеть.

«Ты что, издеваешься? — разозлился полицай. — Мы государство охраняем! Открой комнату, в которой живешь, да коридор покажи!»

«А я быков стерегу, ребята. Разные у нас с вами должности. И комната у меня только одна, коридора нет. Входите!»

Полицаи осветили фонарями углы, пошарили под кроватью и, убедившись, что никого нет, ринулись в долину догонять нас…

Мы въехали в село и вскоре приблизились к дому деда Стояна.

— Комита[2], ты жив? — крикнул Тома.

На пороге появился наш богатырь, приодевшийся — в новой рубашке и новой меховой шапке.

— Значит, не забыли меня. С утра говорю детям: оденусь по-людски и остужу ракию, все кто-нибудь да вспомнит. Входите же, что стоите как чужие?!

К нам подошел почтальон. Он подъехал к дому на велосипеде и поставил его у проволочной ограды.

— Дед Стоян, у меня нет времени, чтобы зайти, люди ждут, хотят скорее получить газеты, чтобы почитать о политике, а ты распишись вот здесь, что получил это письмо.

— Письмо? — обрадовался дед. — Давненько я не получал писем! Ребята, — обратился он к нам, — посмотрите, что там за письмо, кто его знает, куда я очки подевал.

Тома вскрыл письмо. Прочел его и, не сказав ни слова, крепко обнял деда Стояна.

— Томик, что пишут и кто пишет? Вот это ты мне и скажи. Что ты меня обнимаешь, как даму?

— Это тебе поздравление с днем рождения. Центральный Комитет нашей партии тебя поздравляет.

— Да ну?! — удивился дед Стоян и с волнением взял письмо. — Действительно. И печать есть! А я и сказал детям, что кое-кто, кого я учил и берег как родного, может меня забыть, но партия — никогда. Она умеет чтить своих сыновей.

На шум из дома вышли люди — то были родные и близкие деда Стояна. Накрытый стол под пологом вьющегося винограда приглашал нас. Мы окружили его. И в тот самый момент, когда Тома поднимал тост, скрипнула калитка. Первым обернулся дед Стоян:

— А вот и внучка моя идет.

Я посмотрел и изумился — это была моя новая секретарша.

РЕЛИКВИЯ

Вот уже две недели, как мы с утра до вечера обходим поля пшеницы. Время жатвы — пора горячая. Десять комбайнов, объезженные сильными, загорелыми мужчинами, идут один за другим. Как в атаку. В конце поля, на небольшом холме, как бы специально созданном самой природой для того, чтобы нам видеть все как на ладони, находится штаб. Тут, в штабе, председатель трудового кооперативного земледельческого хозяйства, главный механик, агроном, два монтера и несколько шоферов со своими машинами, ждущих сигнала комбайнеров. Здесь же секретарь парторганизации Петр Маноев, бай Марин — председатель общинного комитета Отечественного фронта — и я. И два газика для постоянной связи.

Над нами как шатер — несколько развесистых деревьев, чудом оставшихся при обработке земли. Их ветви словно окаменели без ветра и птиц. Летний зной тяжел как свинец.

Бай Марин, давно сменивший свое имя на псевдоним Революция, как всегда, первым разжигает огонь воспоминаний.

— Эх, ребята, давненько, когда только создали ТКЗХ, на этом месте у нас было пшеничное поле в десять гектаров. Оно было самым большим в околии, на нем собиралась молодежь из окрестных сел, чтобы соревноваться в жатве.

— Помним! — перебивает его кто-то из мужчин. — Ты тогда был председателем хозяйства, а Петьо — секретарем комитета комсомола.

— Но какие мы были крепкие тогда!..

— Крепкие, крепкие! По две овцы в день съедали…

Рассказы, шутки продолжались до тех пор, пока солнце не касалось гребня холма и не тонуло за горизонтом. Когда темнело, комбайны собирались на краю поля, и казалось, что в темноте движутся и подскакивают крохотные светлячки.