Зерна гранита - [119]

— Но для всего этого, — прервал его Томас, — необходимо основное, без чего каждый пропагандист превратится в болтуна, и это основное — марксизм-ленинизм!

— Ну конечно! Я об этом и говорю!

Карлос смугл, с сутулыми плечами, с небрежно прижатым кепкой чубом, с подчеркнуто индейским темпераментом — горячий как огонь. Томас медлителен, улыбчив, сосредоточен. Магда и Ольга непрерывно смеются над бесконечно спорящими Карлосом и Томасом, которые доказывают друг другу одно и то же.

Прежде чем сесть, Карлос вытащил пистолет и отложил его в сторону.

— Не могу сесть по-человечески из-за этого железа…

— Сейчас посмотрим, что хозяин предложит гостям, — сказала, хитро посмотрев на меня, Ольга.

— Прежде всего он предложит нам сесть, — улыбнулся я. — Слушая ваш спор, я невольно вспомнил один случай, который произошел у нас… Несколько лет назад я со своим другом, офицером, который до 9 сентября 1944 года был политзаключенным, а потом партизанил, пошел в одно учреждение, где работал наш общий знакомый. Там нас приветливо встретили, выписали пропуск, и мы направились к лифту. Дежурный офицер проверил наши документы, пропуска и спросил: «Оружие есть?» Мой друг ответил: «Да, есть». «Прошу его оставить. Получите, когда будете уходить», — вежливо предложил нам дежурный. «Сожалею, но это невозможно», — резко ответил мой друг, и по лицу его пошел нервный тик. «Извините, но нарушать установленный порядок никому не позволено», — сказал дежурный офицер. Мой друг начал нервничать, задавать ненужные вопросы. Его поведение удивило меня. Передо мной стоял совершенно незнакомый человек. «Что ты устраиваешь? — зло спросил я его. — Ничего не могу понять!» А он уже немного успокоился и сказал: «Прошу извинить меня, что вынужден спорить с должностным лицом, но свое оружие я не могу оставить. С ним я сидел в тюрьме. Там обучался использовать его еще лучше. Оно было со мной и в отряде. И никогда, ни при каких обстоятельствах я не оставлял его, не оставлю и сейчас». Дежурный преградил нам путь. «А какое у вас оружие?» — поинтересовался он. «Марксизм-ленинизм. После смерти оставлю его своим внукам», — ответил мой друг…

— Карлос, ты понял, в чем сила революционера? — спросил Томас.

Они вспомнили погибших товарищей, вспомнили Франсиско Меса, погибшего за восемь дней до победы. Если бы он был жив, сейчас ему было бы 27 лет, столько же, сколько моим друзьям.

— Он был лучше всех нас. Был достойным сыном своей родины, — сказал Карлос и снял кепку.

Память о дорогих им людях навсегда осталась в сердцах патриотов. Сильные голоса погибших товарищей сегодня звучат в песнях и в памяти живых.

— Орландо упал мне на руки, сжался в комок, потом страшно посмотрел на меня своими большими глазами, — вспоминал Томас, — и сказал: «Я уже не дождусь восхода. Но я его вижу». И умер.

— А Нуньес, — вспомнил Карлос, — снял свой окровавленный платок, отдал мне и с перекошенным от боли лицом сказал: «Своей кровью хочу омыть всю порабощенную империализмом Никарагуа, всю Латинскую Америку».

— А помните черненькую, коротко стриженную студентку Дейзи? Перед атакой она вышла вперед и крикнула: «Хочу, чтобы у наших детей всегда были веселые глаза, чтобы никогда из них не текли горькие слезы!» И пошла на крепость. Сомосовцы скосили ее первой очередью. Смертью своей Дейзи подняла нас на решающую атаку.

— К нам в отряд пришел музыкант, звали его Фредерико. Когда его тяжело ранили, мы целую неделю носили его за собой. Когда он понял, что умирает, он сказал нам: «Я хотел, чтобы наша песня стала свободной. Не оставляйте ее в оковах, братья!»

Тысячи голосов сгорели в пламени борьбы. Они напоминают живым о вчерашнем, еще не отшумевшем дне, о баррикадах, залитых кровью улицах, безжизненных трупах. И все они — живые и мертвые — являются образцом верности, патриотизма, щедрости и бескорыстия.

— Революция научила меня тому, — сказал Карлос, — что у жизни два цвета — красный и белый. Красный — это кровь истинных сыновей и дочерей народа, Сандино, а белый — это цвет трусов, предателей и палачей.

— А может ли белый цвет окраситься в красный? — спросила Ольга.

Карлос задумался, не спешил отвечать, и Томас не вытерпел:

— В университете еще в первые дни борьбы нам симпатизировала одна студентка. Умная девушка, с чувством справедливости и человеческого достоинства. Но мы ее сторонились. Боялись, потому что знали: ее брат — один из приближенных Сомосы. Думали, что она хочет войти к нам в доверие, чтобы быстрее раскрыть нас. Потом революционная буря разбросала нас в разные концы. Весной 1979 года меня направили на южный фронт. И там я снова встретил ее. Она была одной из самых смелых девушек. Более того, я узнал, что она убила своего брата и ушла на фронт. Она вовремя дала оценку своему окружению и выбрала истинный путь в завтрашний день — путь революции. Сейчас она одна из талантливейших журналистов. Искренне сожалею, что ей пришлось так долго определять свой путь. Это мы вынудили ее. Я вновь начинаю спор с моим другом — новый мир мы должны строить с людьми разного цвета.

В этот раз Карлос не подскочил. Промолчал…

Тогда я напомнил им слова В. И. Ленина, который после победы пролетарской революции в России говорил, что социализм в России будет строиться людьми, которые воспитаны капитализмом, которые разложены, развращены им, но им же и закалены в борьбе…