Зеркало вод - [17]

— Пойдем выпьем аперитив.

Они старались не говорить о том, что привело их сюда, — о смерти. Жак считал, что, если б он приехал один, у него было бы больше возможности предаваться раздумьям. Но почему-то в голову приходили какие-то нелепые мысли, которыми невозможно было с кем-либо поделиться, даже с родной сестрой. Например, за столом, расправившись с цыпленком, он вдруг подумал: а как бы это выглядело, если выстроить в ряд всех убитых животных, которых он съел в течение всей своей жизни, — быков, свиней, баранов, ягнят, кур, не говоря уже о яйцах… и устрицах!

Однажды во второй половине дня, когда брат и сестра пришли к отцу, больного стала одолевать мучительная икота. Они подождали немного, но икота не проходила, и тут вдруг на них напал дурацкий смех. Они никак не могли его подавить, и, поскольку их было двое, они заразительно действовали друг на друга. Чем больше они старались принять серьезный вид, тем меньше им это удавалось. Отец стал сердиться, но даже это не помогло. Они ушли раньше, чем всегда, покинув больного, который все еще продолжал сердиться на них.

На следующий день, когда они снова навестили отца, икота прошла. Он казался очень ослабевшим, с трудом говорил, но тем не менее строил планы на будущее:

— Вот выпишусь из больницы и поедем все вместе в Швейцарию, на озеро Леман. Я одолжу машину на заводе. Здесь и ехать-то совсем недалеко.

Пингвин отправился в поездку — по-видимому, это был один из очередных его торговых вояжей. Из всех постоянных посетителей отеля он был самым невыносимым. Мюллеры по-прежнему каждый вечер являлись к столу, а потом усаживались перед телевизором и пили свою настойку.

Как-то Жак с Антуанеттой пошли в кино. Фильм был сентиментальный. Герои любили друг друга, потом разлюбили, но в душе у них все еще живо воспоминание об этой любви, и оба страдали от невозможности пережить ее вновь. Встретившись, они поняли, что любят друг друга и никогда не переставали любить, но начать все сызнова невозможно, как невозможно вернуть то, что было когда-то потеряно.

Когда они выходили из кино, Жак увидел, что сестра плачет. Он спрашивал себя, почему в жизни никогда не встречаешься с чувствами подобной силы и чистоты. И что такое, в сущности, жизнь? Как представлял ее себе отец — человек, который находится сейчас на пороге смерти, хотя и не подозревает об этом? Каким смыслом наполнена была его жизнь в эти последние несколько десятков лет? Была ли у него какая-то своя философия? Ведь о таких вещах редко говорят в семьях. Философские проблемы жизни и смерти — все это слишком возвышенная материя, чтобы обсуждать ее с родителями. Дети предполагают, что родителям, как существам более примитивным, просто недоступны эти высокие идеи. «Если собрать все официальные данные об отце, — размышлял Жак, — метрическое свидетельство, карточку социального страхования, удостоверение налогового контролера, страховые полисы, военный билет, карту регистрации места жительства, справки о прохождении переписи населения и учетные полицейские карточки (ведь никто не знает, состоит ли он на учете в полиции или нет), и заложить в счетно-вычислительное устройство, об отце станет известно больше, чем знаю о нем я, его сын. Возможно, о нем будет известно больше, нежели знал о себе он сам — человек, который вечно забывал дату своей свадьбы и задерживался за аперитивом именно в этот день, а когда возвращался домой, то не мог скрыть удивления при виде заплаканной жены, встречавшей его укоризненным возгласом: „Папа!“»

Однажды утром Жак, спустившись к завтраку первым, решил в ожидании сестры прогуляться по безлюдной площади перед отелем. Услышав: «Здравствуйте, мсье Бодуэн», он обернулся и увидел на балконе второго этажа брюнетку. На ней был черный халат, еще не причесанные черные волосы разметались по плечам. Эта небрежность туалета еще более усиливала впечатление, что она готова на все. Балкон был залит солнцем, и, чтобы разговаривать с Жаком, его собеседница опустилась на колени и застыла в этой странной позе, прижавшись к балконной решетке, — то ли аллегория узницы, взывающей к свободе или любви, то ли дебелая певица, изображающая сцену на балконе. И тут вдруг Жак снова услышал, как его окликнули: «Здравствуйте, мсье Бодуэн!» Он вздрогнул и обернулся. На сей раз это был муж брюнетки, выходивший из отеля. Он уже облачился в альпийские knickerbockers[12].

— Не желаете ли пойти со мною завтра за грибами? — предложил он. — Только предупреждаю, надо выходить в шесть утра.

Жак напомнил, что он приехал сюда не ради развлечений.

— Понимаю, понимаю, — закивал тот.

Жак развеселился, подумав, что, пока рогоносец (так он всегда называл его про себя) ищет белые грибы и лисички, он мог бы заменить его в еще не остывшей постели. Но — как он только что сам заявил — он приехал сюда не развлекаться. К тому же тут была его сестра, Мюллеры, Пингвин, хозяин отеля и все его семейство, так что он постоянно находился под контролем. Он вошел в зал ресторана и в ожидании кофе еще немного помечтал о прелестях брюнетки.

Скоро Пингвин возвратился из своей поездки, а Мюллеры отправились по намеченному маршруту. Ужин накануне их отъезда прошел очень оживленно. Им подали жареные белые грибы, собранные рогоносцем. Потом, выйдя из-за стола, все собрались перед телевизором. Показывали довольно смешной французский фильм. За ужином все выпили арбуазского вина и теперь громко смеялись. Когда фильм закончился, выпили еще и продолжали все так же громко смеяться и разговаривать. Антуанетта то и дело хохотала. Она была еще очень молода и хмелела от первой рюмки.