Зеркало тьмы - [2]

– И все это официально разрешено?

– Скажем так, власти закрывают на это глаза. Это, пожалуй, единственное место, куда не суется французская полиция со времен, когда Филипп Орлеанский – наш Филипп Эгалитэ – пристроил к Пале-Роялю коммерческий пассаж, незадолго до революции. С тех пор это место пережило революцию, войну, террор, инфляцию и консервативные инстинкты Наполеона. Три четверти парижских газет были закрыты Бонапартом, но Пале-Рояль живет и процветает.

– Вы, похоже, тщательно изучили это место.

– Я увлекаюсь историей.

Хотя, по правде, мои знания устарели. Я провел вдали от Парижа, в своей родной Америке, более чем полтора года, и мои пугающие приключения там наполнили меня решимостью навсегда отказаться от женщин, азартных игр, алкоголя и поисков сокровищ. Вынужден признать, что мне удалось лишь частично выполнить свой зарок. Мою единственную награду за огонь, воду и медные трубы, что мне пришлось пройти на западной границе – самородок золота размером с виноградину, – я проиграл в карты в Сент-Луисе. Мое душевное равновесие не раз нарушалось кокетливыми официантками и обильными возлияниями вин из поместья Джефферсона, пока я, наконец, не прибыл в дом президента в Вашингтоне. Там он внимательно выслушал мое тщательно отредактированное повествование о французских территориях в Луизиане и согласился с идеей направить меня в Париж в качестве неофициального посланника, чьей задачей было убедить Наполеона продать эти богом забытые просторы Соединенным Штатам.

Получив, таким образом, проблеск славы и грамм респектабельности, я решил, что, наконец, пришло время им соответствовать. Признаюсь, я едва мог устоять перед соблазном военных подвигов, когда переплывал Атлантику с американской военной эскадрой, направляющейся в Европу на защиту наших торговых судов от берберских пиратов. Мне посчастливилось, что паша из Триполи, пиратский король по имени Юсуф Караманли, годом ранее объявил войну Соединенным Штатам, требуя 225 000 долларов за мирный договор и 25 000 долларов дани в год. И, как это часто случается в политике, Джефферсон, противник большой военной мощи, был вынужден использовать пять фрегатов, построенных его предшественником Адамсом, чтобы силой ответить на вымогательство разбойника. «Даже у мира бывает слишком высокая цена», – сказал как-то мой старый наставник Бенджамин Франклин. А потому, когда Джефферсон предложил мне отправиться в Европу с его флотилией, я принял предложение с условием, что сойду на берег в Гибралтаре до начала боевых действий.

Мне не о чем было беспокоиться. Командир эскадры, Ричард Валентайн Моррис, умудрялся быть одновременно бездарным, робким и медлительным. Он прихватил с собой жену и сына, словно отправляясь в отпуск на один из средиземноморских курортов, и на два месяца задержал отплытие. Но его брат-конгрессмен в свое время помог Джефферсону победить Аарона Барра в президентской гонке, а политические альянсы были превыше опыта даже в молодой Америке. Командир был полным идиотом, зато идиотом со связями.

Мои собственные военные байки, которыми я щедро делился, чтобы скрасить время, убедили половину офицеров в том, что я второй Александр Македонский, при этом вторая половина команды считала меня патологическим лгуном.

– Вы некто вроде дипломата? – спросил как-то Смит.

– Моя идея заключается в том, чтобы Бонапарт продал Луизиану моей стране. Это пустынные просторы, которые французам попросту не нужны, но Наполеон не собирается вступать в переговоры, пока не узнает, победила ли его французская армия рабов в Санто-Доминго или Гаити и готова ли она к переброске в Луизиану. У меня есть выход на генерала Леклерка здесь.

Я не стал объяснять, что моим «выходом» на генерала был тот факт, что я переспал с его женой Паулиной в 1800 году, прежде чем она присоединилась к своему благоверному на Карибских островах. Теперь же, если верить рассказам, пока Леклерк боролся с неграми и желтой лихорадкой, моя бывшая любовница, приходившаяся Наполеону сестрой, изучала вуду. О ее моральном облике можно судить по гуляющим по Парижу спорам, кто – она или жена Наполеона Жозефина – стала музой, вдохновившей маркиза де Сада на написание его последнего развращенного памфлета под названием «Сто двадцать дней содома». Бонапарт, недолго думая, бросил автора за решетку за саму возможность подобного позора. Я же прочел книжку, чтобы быть в курсе последних веяний и освежить свои эротические воспоминания.

Из Гибралтара до Парижа мне пришлось добираться самостоятельно, выживая на скромное жалованье служащего правительства Соединенных Штатов и заверяя себя в том, что пришло время, наконец, заняться чем-нибудь серьезным. Осталось только придумать чем. Пале-Рояль, Гоморра Европы, вполне подходил как место для подобных размышлений. Я заключал пари только тогда, когда был уверен в своей победе, прельщался куртизанками только тогда, когда терпеть больше не было сил, поддерживал достойную физическую форму занятиями фехтованием (мне везет на встречи с людьми, вооруженными клинками) и был, в общем, доволен собственной самодисциплиной. Я как раз подумывал о том, чтобы дать волю своим талантам в области философии, языков, математики или теологии, когда Кювье разыскал меня с просьбой показать Смиту и Фултону Пале-Рояль.