Моим решением было уйти на покой.
И повлияли на него следующие обстоятельства. В 1802 году я узнал, что являюсь отцом семейства, затем спасал мать и сына от одного тирана в Триполи и, наконец, бежал с субмарины, построенной безумным американским изобретателем Робертом Фултоном. После всех этих испытаний я был готов променять героические приключения на спокойную семейную жизнь. Ведь по природе своей я любовник, а вовсе не боец. И никто так старательно не пытается избежать всяких там приключений, как делаю это я, Итан Гейдж.
Тогда вы спросите: почему в апреле 1803 года я оказался в западных французских Альпах и стоял, прижавшись спиной к ледяной стене крепости в горах Джура – в глаза летит мокрый снег, к спине привязана бомба, а шею обхватывает пеньковая веревка, тяжелая, как петля висельника?
Несмотря на все мои усилия осесть и остепениться, новая моя семья вновь оказалась в опасности, и на пути к семейному счастью встало препятствие в виде неприступной крепости-тюрьмы Наполеона Бонапарта.
Я был далеко не в восторге от всей этой ситуации. По мере взросления (в моем случае это был замедленный процесс) человек все меньше склонен радоваться непредсказуемости жизни. Напротив, это все чаще его раздражает. Французская полиция и британские шпионы утверждали, что виной всему я, что это наказание за попытку прикарманить краденый изумруд. Я же расценивал этот камешек лишь как весьма скромное вознаграждение за все мои сражения с пиратами-варварами. Теперь же на кону стояло нечто более ценное и важное. Существовала некая странная и загадочная теория заговора, подталкивающая Францию и Англию к войне, к тому же мною двигало стремление поскорее вернуть своего трехлетнего сына, которого я то и дело терял, точно какую-то пуговицу. Поэтому я и оказался сейчас здесь, близ французской границы, и подошвы моих сапог царапали обледеневшую стену.
К тому же мотивацией служило следующее обещание: если я помогу оказаться на свободе героическому негру, то получу шанс вместе со своей невестой и маленьким Гором, он же Гарри, поселиться где-нибудь в спокойном тихом местечке.
«И тогда вы сможете и дальше бороться за дело свободы и равенства, Итан Гейдж!» – так писал мне мой старый соотечественник, сэр Сидней Смит.
К этому его обещанию я относился скептически. Идеалисты, в чьих головах зародились все эти идеи, нанимали для их осуществления других людей, а вышеупомянутые наемники почему-то по большей части умирали слишком рано. Если сейчас все пройдет гладко, лучшее, на что я могу рассчитывать, – это оказаться на борту какого-нибудь еще не испытанного очередного изобретения эксцентричного англичанина (на них эта нация просто зациклена) и унестись на нем прочь, неведомо куда. Но все это произойдет лишь после того, как моя новая невеста притворится креолкой, любовницей самого знаменитого в мире негра, томящегося сейчас в мрачной темнице Наполеона.
Иными словами, просьба об отставке ввергла меня в пучину политических интриг и распрей, что были выше моего понимания, и я в очередной раз был призван утрясти проблемы мирового масштаба. Похоже, я до конца своих дней так и останусь пешкой в этой игре между Францией и Англией. Обе страны нуждались в моем опыте и экспертном суждении – начиная с новоизобретенных летательных аппаратов и заканчивая потерянными сокровищами ацтеков, – в надежде, что все эти факторы могут сыграть решающую роль в развернутой ими войне и усилить преимущество одной из сторон. Проклятье! Восстания рабов, мореходное искусство обитателей Карибов, предотвращение или отсрочка вторжения англичан – вот в каких вопросах я должен был разбираться, сколь бы ни стремился как-то отвертеться и раз и навсегда забыть обо всем этом.
Страшно утомительно быть нужным всем, особенно с учетом моих недостатков. Ибо и мне не чужды такие человеческие слабости, как алчность, похоть, нетерпение, тщеславие, леность и глупость, – и все они мешают проявиться моему идеализму.
Судьбу мою можно обозначить таким определением: герой поневоле. Еще перед смертью мой наставник Бенджамин Франклин делал все, что в его силах, чтобы укрепить мой характер. Но я всегда испытывал инстинктивное отвращение к честному труду, экономии и лояльности и вполне мог обеспечить себе не лишенное приятности, но бесцельное существование в Париже на исходе XVIII века. Затем обстоятельства свели меня с молодым плутом по имени Наполеон, и настала пора, где не было конца приключениям, в том числе охоте за книгами древней мудрости, скандинавскими богами, греческим сверхоружием и мучительной соблазнительницей – точнее, даже не одной, а сразу двумя. Вскоре выяснилось, что героизм не так уж и хорошо оплачивается, мало того – зачастую он является занятием грязным, холодным и болезненным.
