Зеркало. Избранная проза - [230]

Обычный путь искусства: нашу аперцепцию, то, что преломляет наш «кристаллик», повторить, воспроизвести в книге, полотне, музыке, перенести туда жизнь (или один из ее аспектов). И. Одоевцева проделывает как раз обратное; она выкачивает весь жизненный воздух, истребляет всякое наследие реальности из своего произведения, она строит «Зеркало», где в одном плане, вдвойне удаленные от нас, движутся, скользят, страдают силуэты, залитые «электрическим сиянием». Подчас эти искусственные, стеклянные улыбки, цвета и запахи даже удручают, но это сделано искусно, автор сам назвал свое произведение «Зеркалом»: он именно этого хотел. И надо признать: то, что было им задумано, выполнено отлично.

Ривуар смотрит, как играет Люка, и решает: бездарна. Он ее прогоняет от себя. Люка умирает трогательно, как в Травиате; тут планы перепутаны, ибо в том фильме, что они «крутили», Люка тоже умирает: крылатым, хрупким англелом возносится на небо. После самоубийства Люки Ривуар смотрит этот фильм, видит крылатую Люку, понимает вдруг, что он ее любил и любит; в результате — второе самоубийство: Ривуара. Мелодрама? Может быть. Но сделано это так, что к концу испытываешь подлинное волнение, и это несмотря на всю раздражающую искусственность изобразительных средств.

Г. Газданов. ИРИНА ОДОЕВЦЕВА. ЗЕРКАЛО. Роман. Брюссель. 1939 [176]

Читая роман Одоевцевой, трудно отделаться от впечатления, что он написан как сценарий, и возникает вопрос: можно ли это в таком случае рассматривать как беллетристику? Это впечатление создается, главным образом, оттого, что все глаголы в романе поставлены в настоящем времени. Трудно предполагать, что автор сделал это не умышленно; слишком очевидно, что эта форма повествования способна погубить любой шедевр, и никакой роман не выдержал бы такого испытания. «Люка встает, Люка думает, Люке кажется, Люка выходит, Люка садится» — и так на протяжении двухсот тридцати страниц.

Употребление настоящего времени в повествовании вообще есть прием чрезвычайно спорный и чаще всего не оправдывающий себя; но если он еще в какой-то мере возможен на одной странице, то на протяжении многих он становится убийственен. Убежден, что Одоевцева это прекрасно знает, не может этого не знать и не видеть; стало быть, это объясняется какими-то повелительными причинами, которые читателю неизвестны, но последствия которых ему приходится все-таки испытывать на себе. И нужно сделать большое усилие, чтобы, прочтя роман, забыть об этом досадном обстоятельстве.

«Зеркало» может нравиться или не нравиться; внешне, повторяю, из романа искусственно вынута главная возможность беллетристической убедительности. Нельзя, однако, отрицать того, что талант Одоевцевой создает ее собственный, особенный мир — черта достаточно редкая, чтобы ей не обрадоваться. Искусство Одоевцевой отдаленно, пожалуй, напоминает то, о котором некогда мечтал лорд Генри в ныне почти забытом — хотя по-своему замечательном — «Портрете Дориана Грея». Среди всех героев «Зеркала» есть только один человек, кстати прекрасно описанный и совершенно живой, — советский путешественник, в котором мы точно узнаем старого знакомого. Все остальные живут и двигаются в абсолютно условном мире, не существующем нигде, кроме этой книги, но законченном и по-своему гармоничном. Чтобы быть справедливым, следует отметить, что ничего общего с типом наших обычных представлений он не имеет.

Героиня романа Люка (которую мы помним по предыдущей книге Одоевцевой) становится любовницей французского кинематографического режиссера и оставляет мужа, которого, в сущности, продолжает любить. Затем любовник ее бросает, и она умирает в автомобильной катастрофе. Через некоторое время он стреляется. Вот, собственно, содержание романа. Но о переживаниях Люки мы читаем как о чем-то совершенно новом, настолько они не похожи на то, что мы привыкли читать о таких же примерно переживаниях. Тот могучий этический фактор — в каком угодно его аспекте, — без которого нам трудно себе представить какое-либо литературное произведение, здесь отсутствует в идеальной степени. Героиня романа не подозревает об его существовании, и автор производит над ней этот психологический опыт, надо сказать, не без некоторой жестокости. Так же лишен нормальных человеческих чувств герой, Тьери; единственно, на чем, так сказать, отдыхает читатель в его облике, это его несомненная глупость, которой Одоевцева тоже не щадит. Даже чисто физические ощущения героев не похожи на ощущения людей реального мира. «Она видит, как отражение Ривуара наклоняется к ней, поднимает ее, кладет в отражение постели… Она закрывает глаза, чтобы спрятаться в темноту».

Когда читаешь Одоевцеву, всегда кажется, что она способна на большее. Есть многое в ее книгах, с чем почти невозможно согласиться; но отрицать ее талант нельзя, оставаясь сколько-нибудь объективным.

К. Елита-Вильчковский. ИРИНА ОДОЕВЦЕВА. «ЗЕРКАЛО» [177]

Новый роман Ирины Одоевцевой таит немало неожиданностей. Все внешнее в нем обманчиво: обманчива фабула, обманчив стиль, обманчив облик героев. «Зеркало» начинаешь читать почти как книгу «для легкого чтения» и закрываешь почти с тяжелым чувством. Для людей, любящих определять книги одним словом, этот роман неопределим. Романтическая книга? Конечно. Чего же романтичнее, чем проклятие мертвой сестры или самоубийство жестокого героя, вдруг, почти чудодейственным образом, повинившегося в своем окаянстве? Но как далека от романтического ангелоподобия героиня Одоевцевой — эгоцентрическая и трогательная Люка — безответственная и искренняя.