Зеркало. Избранная проза - [18]

Проходит еще полчаса. Зачем он отпустил ее? Где она? И что теперь делать? Ждать? Или ехать ее искать? Может быть, она там, в этом мерзком дансинге?..

…Он толкает дверь и прямо с улицы попадает в комнату, забитую танцующими. Грохот джаз-банда, табачный дым. Какая-то американка машет ему — подсаживайтесь. Лены нет. Он стоит и смотрит. Еще в пятницу они были здесь вместе. С тем длинным блондином она танцевала. Но где же она? Может быть, дома?

…Ее окно по-прежнему полуоткрыто и не освещено. Господи, что же это? Он ходит взад и вперед перед отелем. От фонаря до угла. — Ему кажется, что он обошел весь город…

И опять это отвратительное чувство раздвоенности. Глупости. Поехала ужинать или кататься… Нет — это конец.

Он садится в кафе на углу. Отсюда видно ее окно. Сонный гарсон приносит ему стакан теплого пива. Кафе пусто. Уже половина второго. В два часа кафе закрывается. Опять улица, закрытый отель, желтый фонарь…[53]

…Светает. Он идет домой. От выпитого вина кружится голова. Неужели это Париж? Неужели это он, Лишневский, шагает по этим пустым, серым улицам? А Лена так и не вернулась…

На плас Пигаль[54] сидит знакомый инженер с русской, накрашенной и не совсем молодой дамой.

— Что с тобой? Ты похож на мертвеца?

Дама протягивает ему руку.

— Не стоит так убиваться из-за любви. Я тоже не знаю, где мой муж, а вот не скучаю. Садитесь к нам. Мы вспоминаем наш Петербург… Давайте говорить о нашем Парадизе…[55] — читает она нараспев…

…Он хотел встать в восемь часов, но старый будильник не позвонил, и он проснулся в полдень с тяжелой головой.

И снова ее отель, лестница, дверь в ее комнату. Он стучит. Ответа нет. Тогда он толкает дверь. В комнате беспорядок. На полу бумаги, пустой шкаф, с кровати снято одеяло. Ни сундука, ни чемодана… На столе вынуты из воды цветы…

Хозяин в бюро любезно улыбается:

— Да, мадам только что приезжала за вещами… Уехала, да… нет, не оставила ни адреса, ни письма…

…Он бежит по улице, держа шляпу в руке… Но ведь все равно — конец… Нет, все еще можно поправить. Он скажет ей. Она поймет. Только бы найти ее…

…Муж Арбузовой, ее подруги, открывает ему дверь.

— Да, Елена Сергеевна ночевала у нас. Ушла куда-то с женой… А я работаю. Хотите посмотреть мою фабрику? Я делаю батики. Вот так — беру кусок шелка, натягиваю…

…Снова он на улице. И сразу встречает ее. Она идет с подругой. Вдруг замечает его и краснеет. Протягивает руку — «здравствуй, Миша». И еще больше краснеет. Машинально он целует ее белую перчатку.

— Прости, что я не написала тебе… Я не знала, что написать… Я думала, ты сам поймешь…

Он смотрит на нее и видит как-то особенно отчетливо ее волосы, платье, угловатые плечи.

— Лена, ты клялась мне…

И самое невыносимое воспоминание — ее жалкие бездушные глаза, ее растерянные, ничего не значащие слова:

— Простимся… Я не могу так… Я хочу жить… Останемся друзьями…

Лишневский снова застонал и снова, как всегда, вспомнил Петербург. Он шел по грязной Бассейной. Это было лето 19-го года. Около рынка сновали мальчишки-папиросники. Бабы предлагали лепешки и пирожки. Какая-то старушка в шляпе, поднявшись на носки, таинственно шепнула ему в ухо:

— Старорежимные карандаши, — и, оглянувшись испуганно, прибавила: — продаю.

Лишневский перешел на другую сторону. Там, выстроившись в ряд и повесив вещи на решетку сквера, стояли торговки. Большинство из них были дамы, бабы продавали на той стороне, около рынка. По тротуару ходили покупатели, прицениваясь к вещам. Лишневский торопился и с трудом пробирался сквозь толпу. Вдруг он увидел Елену Сергеевну. Она стояла в голубом ситцевом платье, прислоняясь к решетке, с большим белым веером в руках. Она покраснела. Ей было неприятно, что он видит ее здесь. Он не знал, кланяться ли ей или сделать вид, что не заметил ее. Но она улыбнулась и протянула ему руку.

— Здравствуйте. Как мы давно не виделись. А я торгую.

Она отставила правую ногу, должно быть, желая ее спрятать. Он невольно взглянул вниз — на ней были черные, сильно залатанные туфельки.

Он тоже покраснел.

— И хорошо идет торговля? — спросил он как можно естественнее.

— Нет, не очень. Еще ничего не купили сегодня. Я вот продаю свой веер. Мне его страшно жаль.

Она раскрыла веер и стала им медленно обмахиваться. Белые легкие перья заколыхались в пыльном воздухе.

— Я где-то читала стихи. Кажется, перевод с китайского:

Мой белый веер так тихо веял

Нежней жасминовых ветвей.

Мой белый веер, печальный веер,

Который был душой моей.

И она смотрела на Лишневского поверх дрожащих страусовых перьев. Лицо ее стало мечтательным и грустным.

— Я очень люблю балы, — сказала она.

Мимо них два раза прошел матрос, пристально глядя на веер, потом спросил:

— Сколько хотите, гражданка?

— Тысячу.

— Дороговато. А нельзя ли уступить?

— Нет. Настоящая слоновая кость.

Она улыбнулась Лишневскому:

— Идите, вы мешаете мне торговать. Не забывайте нас. Мы живем по-прежнему на Кирочной. И всегда дома по вечерам.

Лишневский поклонился. На углу он оглянулся. Она стояла, все так же обмахиваясь веером, глядя поверх людей и домов в небо. Матрос в нерешительности топтался перед ней.

И потом уже Лишневский никак не мог забыть, как она стояла на грязной улице в ситцевом платье, в залатанных туфлях, с белым веером. И ему казалось, что если бы он не видел ее в то утро и если бы не так колыхались белые перья, он не мучился бы сейчас.