Зеркало грядущего - [22]

– Простите, Ваше Величество! Простите вашего блудного сына! Я и сам не ведаю, что творится со мной. Поверьте, я ни в чем не виноват!

Вилер, склонившись, обнял племянника за плечи, пытаясь поднять его с колен, но тот оказался слишком тяжел для старого властелина.

– Полно, племянник! – произнес он с сочувствием. – Поднимись сейчас же! Недостойно принцу преклонять колени, даже перед собственным королем. Я все знаю и не осуждаю тебя! – И он погладил его по мокрым от пота волосам.

Страшное подозрение осенило трясущегося от ужаса наследника. Должно быть, Вилеру стало известно о речах, что вел с ним проклятый немедиец, о готовящемся мятеже, и его, Нумедидеса, честолюбивых планах, о недовольных дворянах, алчущих битв и готовых, ради грядущей наживы, вонзить отравленный кинжал в спину повелителя…

Вдруг он с ужасом почувствовал, что его исцарапанные руки, словно два огромных белых червя, поднимаются, тянутся с сафьяновым ножнам на запястья Вилера, высвобождают четырехгранный зуб стилета, крепко сжимают его, и медленно заносят для удара. Он зажмурился, стиснул зубы, пытаясь подчинить взбунтовавшиеся пальцы. Напрасно! Его руки отказывались повиноваться, как если бы принадлежали другому существу. Нумедидес захрипел от ужаса, захлебнулся желчью, и приступ кашля огненными брызгами рассыпался в его истерзанном мозгу. Он уже видел, как стилет, зловеще отсвечивающий багрянцем в потускневшем пламени камина, вонзается в горло короля Аквилонии, как в спальню сбегаются Черные Драконы, привлеченные предсмертными криками повелителя, как его хватают, заламывают за спиной руки, и бросают в сырой каземат, чтобы наутро казнить на заднем дворе… Холод смерти сжал его душу ледяными клещами, и клейкий пот залил побледневшее лицо.

…Вилер скорее ощутил, чем увидел, как его племянник выхватил стилет, однако отреагировал молниеносно – схватил за скользкое запястье, выгнул безвольную кисть, заставил пальцы разжаться. Кинжал упал на пол, зазвенев на каменных плитах пола, и король точным движением отшвырнул его ногой прочь, к очагу. Лицо старого воина посуровело, и он наотмашь хлестнул по-бабьи подвывавшего Нумедидеса по лицу. Тот сжался в комок от удара и заголосил вовсю.

– Опомнись, принц! – резко сказал Вилер. – Что за малодушие – пожелать расстаться с жизнью из-за подобной безделицы! Конечно, мне не по душе, когда молодые дворяне ведут себя подобно пугливым крестьянским бабам – хлопаются в обморок на пиру, дают себя спеленать, точно младенца, и привезти во дворец на телеге с сеном, вместо того чтобы прискакать на горячем коне к самым воротам Тарантии, трижды стукнуть в них древком копья, как положено по обычаю, и провозгласить горделиво: «Отворите Главному Охотнику Осеннего Гона!» Мне горько от того, что придворным чучельникам придется возиться с оленем из королевского зверинца, чтобы сокрыть позор неудачной охоты! Но все это, всемогущий Митра, не повод, чтобы пытаться пронзить себе сердце!

Смысл слов короля с трудом проник в затуманенное сознание принца, но вдруг мрак озарила ослепительная вспышка. Он лишь сейчас осознал, что его царственный дядя на самом деле даже не ведает о случившемся, равно как и о происках злонамеренного Амальрика. Прямодушный и не способный на лукавство правитель не стал бы скрывать свою осведомленность.

Не понял король и того, что Нумедидес отнюдь не пытался положить конец собственной жизни – неведомый демон, полонивший его руки, едва не отправил к трону Митры самого великодушного владыку. Какая насмешка!.. Облегчение его было так велико, что Нумедидес едва не расхохотался вслух. Внезапно он ощутил силу и вседозволенность – такую, словно длань самого Солнцеликого подтолкнула его вперед. «Сейчас или никогда, – бешено закружилось в гудевшей, словно после двухнедельной попойки, голове. – Сейчас или никогда!»

Он поднялся, машинально отряхивая колени, и попытался придать твердость взгляду, не сводя глаз с короля.

– Позволь мне, недостойному, открыть тебе истину, о повелитель! – промолвил он срывающимся от волнения голосом. – Призываю в свидетели свою царственную мать, да упокоится ее душа в чертогах Митры… Прошу у тебя лишь одного – снисхождения к преступнику, чья черная душа отравлена бесами Хаурана. Я вверяю судьбу его твоему милосердию и благородству, владыка могущественной Аквилонии, да будут благословенны ее пажити, нивы, леса и холмы… – Он перевел дух, сам дивясь, до чего уверенно и проникновенно звучит его голос. – Да будет тебе известно, что сегодня на охоте принц Валерий с помощью черной магии разбудил лесную нечисть и предательской рукой сразил священного жреца Солнцеликого Митры, вставшего у него на пути…

Перед мысленным взором короля Аквилонии медленно проплывали зыбкие, полупрозрачные образы воспоминаний, в которых едва угадывались знакомые контуры, и лишь отдельные черты, намертво врезавшиеся в память – потрескавшийся край стены, кривой коготь на звериной ножке канделябра, особый покрой платья, чудная манера ставить ногу или носить кинжал – что-то особенное, присущее только этому человеку, строению или утвари отличали грезы между собой. Некоторые из фигур помнились яснее, их абрисы были резче, подобные тем, что острая игла гравера, бороздящая мягкий металл, оставляет на цинковой дощечке; другие почти растеряли свои очертания и напоминали картинки из жизни богов, намалеванные на плафоне храма мягкой кистью подмастерья, расписавшего, вопреки наставлениям мастера, не просохшую до конца штукатурку.