Зеркало грядущего - [20]

Король от души пожалел, что не может поговорить с Амальриком Торским. Немедиец умен и обладает недюжинной наблюдательностью, но беседовать на столь деликатную тему с полудругом-полуврагом недостойно владыки Аквилонии. Неужто в его державе не найдется человек, которому он мог бы довериться?! Проклятье! Придется допросить самого Нумедидеса, этого презренного слюнтяя, что уже дважды за сегодняшний день успел опозорить правящую фамилию Тарантии: сперва тем, что с Осеннего Гона его доставили в повозке, точно перепившегося крестьянина, и еще раз, когда выставил себя на посмешище на пиру… То-то будет о чем теперь позлословить в кулуарах Ианты и Бельверуса!

Однако ничего другого не оставалось, и Вилер Третий, знаком подозвав королевского сенешаля, уступил ему на время свое место и, сопровождаемый скромным эскортом Черных Драконов, прошествовал в покои принца Нумедидеса.

Опочивальня принца Нумедидеса располагалась в северной части тарантийского дворца. Ходили слухи, что это мрачное здание было построено еще во времена валузийского владычества, когда свирепый Кулл низверг в преисполню зловещее племя змеелюдей, посмевших восстать против Сил Света. Первоначально замок задумывался как неприступная цитадель, о чем напоминали толстые зубчатые крепостные стены, по парапету которых без труда могли проехать два тяжеловооруженных конника. Громадный пятиугольник заграждений, сложенных из гранитных валунов, был окаймлен глубоким рвом, под темной водой которого таились острые шипы в человеческий рост высотой, надежно вмурованные в каменное дно.

Легенды гласили, что шипы эти ни что иное, как зубы дракона Гремигольда, которого поразил отважный рыцарь Страбониус, и потому им не страшна вековая сырость крепостных вод. Так это было или нет, не знал никто – ведь воду из рва спускали редко, да и то по ночам; однако еще при Вилере Первом случилось, что некий вельможа, возвращавшийся домой после изобильного королевского пира, не удержался на скользком настиле зыбкого моста, залитого осенним дождем, и рухнул в пучину рва вместе со своим конем. Когда беднягу выловили, он уже не дышал, да и немудрено – его крепкие железные латы были разорваны и пробиты насквозь, будто пергаментные.

С внутренней стороны стен ширилась хорошо утрамбованная валанга – насыпь из земли, оставшейся после рытья рва. В былые времена на ней устанавливались зубчатые вороты с подвешенными к ним чанами, откуда на головы неприятелю во время осады лился кипяток или разогретая смола. По углам стены красовались мрачные угловатые бастионы, где круглосуточно несли вахту прославленные Черные Драконы – личная гвардия владыки Аквилонии. Они же занимали и треугольный равелин поодаль.

Сам замок изначально задумывался достаточно скромным. При строительстве зодчими двигали соображения отнюдь не красоты, но безопасности; их главной целью было уберечь владык Валузии и Аквилонии от посягательств воинственных соседей. Однако от той эпохи, помимо рва и опор старого моста, остался лишь массивный, возвышавшийся в центре донжон, издавна служивший последним оплотом обороны. Он имел собственные склады с запасами провианта, колодцы, комнаты для жилья и внутренние казармы; даже если бы неприятель проник внутрь, защитники цитадели могли еще немалое время оборонять свое последнее пристанище, штурм которого осложнялся еще и тем, что по узким лестничным пролетам можно было продвигаться только гуськом.

Но постепенно древний замок обрастал новыми постройками. Приземистая валузийская надежность и простота уступила место легкости и пышности отделки, свойственной новому аквилонскому зодчеству. Дворец застраивался, точно улей, конюшнями и казармами, огромной галереей с большим залом для суда, внутренним храмом Митры, казнохранилищами и тюрьмами, жилыми и служебными помещениями для вельмож и челяди. Ныне дворец напоминал огромный серп, вытянувшийся без малого на лигу в длину, и в нем почти ничего не оставалось от воинственной твердыни былых времен.

Наследник престола любил окружать себя роскошью. Отведенные ему покои были заставлены резной зингарской мебелью, мозаичные полы устланы огромными бурыми с серебром шкурами свирепых немедийских медведей (они появились здесь не так давно – скромное свидетельство уважения, что питал к будущему королю немедийский посланник), на стенах красовались изысканные аргосские шпалеры, изображавшие сцены битвы жреца Эпимитриуса с порождением Тьмы, змееголовым Сетом. Тут и там мерцали бронзовые статуэтки из далекой Вендии, багровела пышная бахрома аляповатых туранских ковров, со стен на недоумевающего посетителя таращились погребальные маски черных колдунов легендарного Кешана, а мраморная полка над огромным камином ломилась от тяжести увесистых изваяний злобных раскосых богов таинственного Кхитая.

Просторные шкафы офирской работы были доверху заполнены странными безделушками, омерзительные формы которых опровергали все представления хайборийцев о красоте. В беспорядке здесь свалены были изогнутые клювы неведомых птиц с челюстями, унизанными мелкими треугольными зубами; гигантские засушенные листья плотоядных тропических растений, напоминающие человеческую кожу; костяные дарфарские чаши для жертвоприношений, сделанные из черепов рабов, не принадлежавших к человеческой расе; заморанская тесьма, свитая из хвоста оборотня; аренджунские и шадизарские вазы, унизанные чудовищными нитями паутины, толщиной с руку ребенка; костяные мечи пустынного Меру и прочие предметы, служащие не столько для созерцания и размышления, сколько для устрашения и отвращения. Но даже самый пытливый глаз не смог бы заметить здесь ни единого свитка пергамента, ни одного манускрипта или старого портулана; не в чести были и роговые пластины с угловатыми северными рунами, таблички, покрытые застывшим воском, изузоренным южной клинописью, или тонкая рисовая бумага с треугольными кхитайскими иероглифами. Принц Нумедидес презирал всяческую ученость, предпочитая ей бесхитростные радости плотских утех.