Зеркальная комната - [49]

На самом деле я уверен: книга получится и будет иметь успех. Вчера мне приснилось, как главная героиня — она безумно похожа на одну фотографию Сарры, где сестра держит в руках огромную куклу, — гуляет по лугу недалеко от нашего дома в Вальнове, вместе с преподавательницей шведской гимнастики, той самой, которую отец снял в любительском фильме. Девочка жевала листочки клевера («медовой травы», как мы называли их в детстве), а учительница строго выговаривала ей: «Сарра, немедленно выплюнь эту траву! Кто знает, какие грязные животные здесь ходят!» Однако эта милая история может только повредить мне. Искушенный читатель, заранее угадав все сюжетные ходы, сразу заподозрит неладное. Если восьмилетняя девочка жует сейчас «медовую травку», значит, через десяток лет очаровательная девушка… ну, к примеру, найдет на том же поросшем клевером зеленом лугу свою умирающую бабушку — упрямую старуху, носившую платье с рюшами и кружевной чепец.

К примеру. Впрочем, пример неудачен, в нем нет ничего забавного.

Что ж, сам виноват, торчу в Вальнове совершенно один из-за собственного сумасбродства, уныло смотрю на серое небо и кисну, тогда как в Женеве субботнее утро — самые радостные часы недели. По крайней мере так было раньше. Утром дети отправлялись в школу, а мы с Аделой шли пешком в ближайший магазин, торопясь успеть к открытию — к восьми утра, с огромной сумкой и бесконечно длинным списком покупок: еда на два дня (в воскресенье у нас обедал сын с женой), торт на субботний вечер, булочки на завтрак и пирожные к воскресному чаю.

Мы выходили в любую погоду — в дождь и в снег — и даже радовались холоду: ведь, вернувшись домой, можно выпить горячего кофе, уютно устроившись в гостиной, а потом приняться за работу. Только в этот день и в этот час мы пили кофе вдвоем, без детей, но беседовали именно о них о семейных делах, строили планы на будущее (определяли цели и задачи, как говорят у меня на службе).

Субботнее утро, кофе в гостиной, планы на будущее… Мне вдруг захотелось ущипнуть себя и проснуться, но тут я вспомнил: ну конечно, это было раньше! Последние месяцы, начиная с осени, вроде бы ничего не изменилось — мы все так же ходили за покупками, пили кофе в гостиной, но машинально, по привычке, пытаясь сохранить видимость нормальных отношений, скрыть от самих себя, что с нами что-то творится. Только ни о чем не думать, не принимать никаких решений! Мы, давясь, глотали кофе, торопливо, в полном молчании, иногда перекидывались парой слов о погоде, последней авиакатастрофе или о моей работе, но ни разу не заговорили о наших заботах и проблемах.

Правда, однажды, когда пауза в содержательной беседе «о погоде» слишком затянулась, я, словно на мгновение выглянув из своей улиточьей раковины, вдруг увидел Аделу, увидел совсем по-другому. Мне показалось, будто она тихо плачет.

Но нет, она не плакала, по крайней мере на глазах ее не было слез.

Она сидела на диване, очень прямо, не откидываясь на подушки, держа в руках чашечку с остывающим кофе, и не отрываясь смотрела на большой портрет отца. Портрет некогда написал Сабатес (а не «знаменитый Планелья»), это единственная картина в доме, вообще-то мы не любим развешивать по стенам фотографии и портреты родственников. Адела не отводила глаз от лица человека, которого никогда не знала, вернее, знала задолго до того, как стать его невесткой, знала по прочитанным книгам. Казалось, она произносит какие-то слова, может быть, молитву, но не тихую и благоговейную, а страстную и отчаянную. Взглянув на Аделу в это мгновенье, я понял, что люблю ее, любил всегда, понял, что теперь моя любимая женщина чувствует себя одинокой, хотя я совсем рядом, в двух шагах… Эта мысль вихрем пронеслась у меня в голове, пока Адела внимательно смотрела на большой портрет отца.

Но вот она повернулась и застала меня врасплох: прочла в моих глазах грусть и мучительную тревогу. Взяв мою руку, она тихо спросила: «Может, нам нужно поговорить?» Я молчал, и Аделе пришлось самой ответить на собственный вопрос: «Нет, еще рано».

Затем она торопливо допила кофе, и мы отправились по своим делам: жена — хлопотать по хозяйству, а муж — в мастерскую, приклеить ножки к старинному английскому стулу, который сильно расшатался. О нет, я вовсе не умею чинить стулья, просто это был хороший предлог, чтобы побыть в одиночестве, сесть у окна и, приклеившись к стеклу, смотреть, как люди снуют возле большого здания торгового центра, наблюдать субботнюю жизнь Женевы, обычную скромную жизнь, от которой я прятался за стеной молчания. В тот день стена могла дать трещину… Но этого, увы, не произошло.

Перед отъездом в Женеву надо бы разобрать мебель в двух верхних комнатах, над которыми будет надстроен этаж, и перетащить ее куда-нибудь в другое место, чтобы не мешала каменщикам.

Вспомнив об этом, я спустился в подвал (он расположен под залом для игры в настольный теннис) поискать какой-нибудь инструмент. Накануне я обшарил весь гараж, но не нашел там ничего подходящего.

За последние годы в подвале скопилось множество самых неожиданных и странных вещей. Кое-что напомнило мне о тех временах, когда мы еще жили в Барселоне, а нелепые стенные часы — «Сувенир из Швейцарии» — я привез из моей первой поездки в Женеву. Рано или поздно эту рухлядь найдут дети — а может, невестки, зятья или внуки, — в их глазах она обретет особую ценность, а в новом надстроенном этаже — новую жизнь. Возможно, эта кофейная мельница станет ночником в комнате Марии.