Земные громы - [59]

Влюбленный в свое дело, Василий Гаврилович смотрел порой и на директора завода, и на главного инженера несколько свысока. Ему казалось, что они меньше, чем он, пекутся об улучшении конструкций орудий, о внедрении передовых методов производства. Но в Наркомате он увидел другого Олевского — целеустремленного, глубоко понимающего задачи, стоящие перед заводом, далеко видевшего перспективы его развития. Невольно подумалось: «А не переоцениваю ли я свою роль на заводе? Не заболел ли я самомнением?» Краска залила лицо, будто не он сам, а кто-то другой устыдил его. Украдкой огляделся, увидел, что все внимательно слушают главного инженера, и постарался поскорее заглушить неприятные мысли.

Когда после напряженной работы вышли из насквозь прокуренного кабинета на свежий воздух, притихшая Москва уже встречала воскресное утро. Первые солнечные лучи позолотили крыши домов, по улице медленно двигалась машина, поливавшая тротуар.

— В гостиницу? Или сразу махнем за город? Денек, видать, будет хороший, — проговорил Грабин, разминая затекшие от долгого сидения за столом ноги.

— Есть предложение для начала всем зайти ко мне домой, — отозвался член коллегии Наркомата вооружения Носовский, работавший вместе с ними. — Отдохнем, приведем себя в порядок.

— А потом закатимся на футбол, — сразу же согласился Олевский.

Стоило Грабину лечь и положить голову на подушку, как он моментально заснул, словно провалился в бездну: сказалась усталость после двух бессонных ночей. Разбудил его телефонный звонок. Открыл глаза и сразу же зажмурился. В окна бил яркий солнечный свет. Хозяин квартиры, подошедший к телефону, вдруг громко вскрикнул, положил трубку и повернул выключатель радио. Из репродуктора, висевшего над столом, на всю квартиру зазвучал глуховатый голос: «…Нападение на нашу страну совершено несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора…»

— Война, товарищи! — пояснил Носовский, хотя и без этого всем было ясно, что речь идет о войне.

Грабин, присев на кровати, старался не пропустить ни слова: «…Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдание которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы».

— Да, сил у Гитлера много. Половину Европы подмял под себя, — задумчиво проговорил Олевский. Он, разбуженный шумом, пришел из другой комнаты и стоял, облокотившись о косяк двери, в трусах и майке, худощавый, похожий на подростка.

— Но мы тоже не лыком шиты. У нас достаточно и войск, и оружия, — поборов волнение, Грабин старался говорить спокойнее и увереннее. — Ничего у Гитлера не получится.

И словно в подтверждение его слов из репродуктора донеслись заключительные фразы Заявления: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Все начали торопливо одеваться. Еще никто не знал, что надо делать, куда идти или ехать, но каждый понимал, как дорога теперь каждая минута. С того момента, когда по радио прозвучало тревожное и грозное слово «война», вся страна начала жить по законам военного времени.

Не успели одеться, раздался телефонный звонок. Из приемной Наркомата вооружения сообщили, что всех троих — Носовского, Грабина и Олевского — просят срочно прибыть к наркому.

В просторном кабинете было тесно. Несмотря на воскресный день, быстро прибыли почти все члены коллегии, руководители военных заводов, конструкторы, создающие оружие. Нарком Устинов после короткого сообщения о положении на границе попросил присутствующих высказать свое мнение по вопросам, на которые требовала ответить начавшаяся война.

Грабин вслушивался в речь наркома и уже по-новому оценивал и недавние споры, и решения, принятые накануне. Почему-то вспомнился приезд на завод маршала Кулика. Василий Гаврилович тогда твердо ответил, что в тяжелый танк можно и нужно поставить мощную 107-мм пушку. Но чуть позже он имел беседу с Ванниковым. Борис Львович не был согласен с Куликом. Он считал, что не следует торопиться с прекращением производства 45-мм и 76-мм пушек. «Гитлеровцы, — говорил он, — не сумеют за несколько месяцев перевооружить свою армию. А пока у них больше половины танков имеют 37-мм и 50-мм орудия. И броня на них не так уж сильна, чтобы наши сорокапятки не могли ее пробить. Я не против пушек большого калибра и повышенной мощности. Но проектировать, изготовлять их и вооружать ими армию надо не в ущерб тому, что уже есть в войсках, что испытано и освоено».

Однако доводы Ванникова не приняли во внимание. 45-мм и 76-мм пушки во всех вариантах — дивизионные, полковые и танковые — были сняты с производства. У Грабина не оставалось сомнений, что сделано это правильно. Но война заставила его по-иному оценить позиции Кулика и Ванникова. Выступавшие на совещании говорили о необходимости возобновить выпуск орудий, снятых с производства. Встал вопрос и об автоматах. С чьей-то легкой руки это оружие было названо оружием полицейских и не получило у нас признания. Стреляет, мол, на близкое расстояние, имеет низкую точность, а патронов расходует много. И хотя Грабин не имел прямого отношения к созданию стрелкового оружия, он с интересом прислушивался к мнению специалистов, которые считали, что надо позаботиться о производстве автоматов.