Земная оболочка - [34]

В конце концов она все-таки заговорила. Подошла к кровати и остановилась.

— Роб скоро проснется и потребует есть. — Она была уже причесана и одета. Чемодана у нее с собой не было, и она могла уйти, не привлекая ничьего внимания. Но она продолжала стоять, ожидая, что скажет ей Форрест.

Он подпер голову правой рукой, чтобы видеть ее лицо.

— Нельзя ли мне все-таки повидать его?

Она задумалась, добросовестно стараясь найти способ, как это сделать. Возможности, безусловно, были, но ни одна не пришла ей в голову.

— Подожди, пожалуйста, — сказала она. — Дай людям спокойно вздохнуть.

Тут же на язык навернулось: «Прощай!» — но он промолчал. Пусть скажет сама. Первый вопрос шестнадцать месяцев назад задал он; последнее слово было за ней.

Она улыбнулась, крепко зажмурилась от удовольствия, снова посмотрела на него все с той же улыбкой, затем повернулась и вышла.

Когда дверь за ней прикрылась, он в душе сказал ей «спасибо».

2

Ему повезло — он успел спуститься в столовую, прежде чем туда проникли оба коммивояжера и дневная жара, так что завтракал он в прохладе и почти в полном одиночестве — только топотание негритянской прислуги за спиной и ленивое гуденье мух, да еще звуки просыпающегося города, доносившиеся в открытые окна: скрип телег, цоканье копыт, голос человека, крикнувшего кому-то в отдалении: «Доброго вам здоровья!» — голос, который Форрест, как ни напрягал память, узнать не смог. Так же, как никто, казалось, не узнавал его. Он приехал средь бела дня в августе в городок с восемьюстами жителей — в городок, где прожил три года, обучая детей (в общей сложности несколько сот — чьих родителей он умудрился возмутить до глубины души), и оказалось, что его не знает здесь никто, кроме жены, за которой ему пришлось послать. (Миссис Деймрон — хозяйка гостиницы — находилась в Роли; приехав в Фонтейн преподавать, он прожил у нее целый месяц, — она узнала бы его. А может, не пустила бы на порог. Клерк же — незнакомый деревенский парень — почти и не взглянул на фамилию Форреста в книге постояльцев, а когда Форрест сказал: «Ко мне должна приехать жена», — ответил только: «Ладно. Комната номер шесть. Совсем чистая».) Форрест повернулся, чтобы спросить себе третью чашку кофе, и увидел возле стола не черного как смоль мальчишку, который подавал до этого, а довольно светлую девушку небольшого роста — она улыбнулась ему.

— Можно мне еще кофе? — сказал он, смотря ей прямо в цепкие глаза.

Она держала кофейник в руке, наготове; продолжая улыбаться во весь рот, сделала шаг к столу и наполнила его чашку.

Он поблагодарил ее и потянулся за сахаром.

— А я вас знаю, — сказала она.

Она стояла слишком близко, так что ему трудно было рассмотреть ее (сильный запах, исходивший от нее, обволакивал его). Он отодвинулся от стола. И спросил:

— Откуда?

— Вы меня никогда не видели. А я все про вас знаю. Мы с Сильви — двоюродные сестры.

«Вот и Сильви меня знает, — подумал он, — еще один очевидец». Но эту девушку не удовлетворяла роль второстепенной свидетельницы. Он снова пододвинулся к столу. Дал понять, что она свободна.

— Я видела вашего мальчика.

— Какого такого мальчика?

Она повела рукой в правильном направлении:

— Того, что у Кендалов. Совсем еще маленький белый мальчик, Евин.

Он понял, что больше случая ему не представится. И спросил ухмыляющуюся девку:

— Когда ты его видела?

— Каждые три-четыре дня вижу. Как у меня свободный день, так я к Сильви иду. Нужно же мне воздухом дышать. — Она рассмеялась, поставила кофейник на стол и помахала рукой перед лицом, разгоняя неподвижный воздух.

— Как он сейчас?

— Поправляется. — Она отступила на два шага и внимательно вгляделась в лицо Форреста. — В вас пошел.

Форрест беспомощно улыбнулся.

— Правда? Весь в меня?

Она напряженно всматривалась. Затем медленным движением тонкой руки провела перед глазами.

— Не весь. Глаза похожи. Немного. — Она перестала улыбаться. — Комнату ищете?

— Что?

— Вы ведь с севера приехали? Ищете комнату? Он встал, уронив салфетку на пол.

— Кто ты такая? — спросил он.

— Флора.

— Флора — а по фамилии?

— Спросите в городе любого. Вам скажут.

— Пожалуй, воздержусь, — сказал он.

3

Вернувшись к себе в номер, он поспешно упаковал маленький саквояж, принадлежавший когда-то его матери и послуживший ей всего дважды: когда она ездила — единственный раз в жизни — на курорт еще до Гражданской войны и когда ехала в Ричмонд умирать, удушенная разросшейся до размера детской головки опухолью в матке — ехала, лежа на походных носилках, установленных в багажном вагоне. Он привез с собой только смену белья, кусок мыла и бритвенные принадлежности, не захватив даже работы, которой занимался обычно в летние каникулы. Всю свою жизнь в тяжелые минуты он обращался к работе. Она никогда не захватывала его, не утешала, и тем не менее он работал — сочинял упражнения, помогающие усваивать латинскую грамматику тупоголовым детям, которые проведут всю свою сознательную жизнь, торгуя конской сбруей или салом, или обрабатывая землю, или же без устали в муках рожая детей. И нынешним летом, после отъезда Евы, он занимался переводом — без особого блеска — на английский язык своих любимых латинских стихов. Большинство из них, увы, были не для ученических ушей: стихи, которым впору мертвого расшевелить. В доме Хэт в его комнате остались на столе плоды его трудов — начало шестьдесят третьего стиха Катулла. Сейчас, когда большая половина его земного имущества (объемом с запеленатого ребенка) находилась при нем, когда спешить уже было некуда — разве что назад к поезду, который привезет его, после длительного путешествия, домой, точнее к сестре, говорить с которой, кроме как о салате и свекле и о том, как растут ее сыновья, не о чем, — именно сейчас слабый отсвет неистовства Катулла воплотился вдруг в нужные слова, и он начал негромко декламировать их, сам еще не понимая почему: