Земная оболочка - [251]

— И Рейчел тоже?

— Сильно сомневаюсь.

— И что же тебе снилось?

— Не помню. Это было так давно.

— Я просто спросил. Ты ведь часто видишь сны.

— Откуда ты знаешь?

— Ты разговариваешь во сне.

Роб рассмеялся. Прошло довольно много времени, прежде чем он заговорил снова. — И тогда я разговаривал, — сказал он. — Рейчел даже пришлось разбудить меня, так я ее перепугал.

— Наверное, кошмары мучили?

— Вовсе нет, — не колеблясь, ответил Роб. Тогдашний сон, одолев расстояние в девятнадцать лет, восстал перед ним, как отягощенный непредусмотренным грузом призрак, которого вызвали из недр долготерпеливой земли. Еще не осознав всего его значения, Роб продолжил свой рассказ: — Я спал в кровати точно такой же, как наша гостиничная, и Рейчел была рядом со мной, только мы были раздеты и лежали голые под простыней.

— Во сне? — спросил Хатч.

Роб кивнул в темноте. — Я видел, как мы лежим. По-видимому, занимался день (вокруг постепенно светлело), а сам я раздвоился — одновременно пребывал в своем теле и наблюдал со стороны. Потом свет разбудил Рейчел, и она увидела в дверях высокого человека. Свет шел от него. Она растерялась и начала трясти меня. Я отбивался от нее, приговаривая: «Мне не то надо», — но она продолжала трясти меня, и в конце концов я открыл глаза и посмотрел. И сразу понял. Это был ангел. На нем была уличная одежда, самая простая, но я-то сразу понял, кто он. Все достойные уважения люди, с которыми мне приходилось встречаться, всегда бывали в уличной одежде, но я неизменно узнавал их — по глазам. У этого человека глаза были — дай боже. Он спокойно наблюдал за нами, и хоть не сказал ни слова, мне все стало ясно. Близился день Страшного суда, и он был послан предупредить нас об этом. Я не понимал — почему именно нас? Из всех живущих на земле? Все же я проговорил: «Пожалуйста, не сейчас. Мне не то надо». И тут Рейчел уже по-настоящему затрясла меня — наяву, я хочу сказать, — и я проснулся испуганный, представляя себе всякие беды — главным образом, что поезд уходит, а мы на него опоздали. В комнате было темно, и, как выяснилось, мы никуда не опоздали. Рейчел сказала, что я, по-видимому, уже довольно долго видел тяжелые сны (у меня подергивались руки и ноги), но что будить она меня начала после того, как я дважды закричал — когда я просил человека подождать. Не знаю, спала она до того или нет, но тут уж у нас обоих сна не осталось ни в одном глазу. Свет проникал в комнату только из коридора, просачиваясь в щель вокруг двери, но все же я видел ее достаточно, чтобы во мне проснулось желание опередить пророчество, поблагодарить ее за все то хорошее, что я получил от нее, и заверить в том, что она не ошиблась — что я тот, о ком она мечтала, и навсегда таким останусь. Нежно и осторожно, как младенца, я раздел ее, а потом разделся сам, и хотя она еще не целовалась ни с кем, кроме меня, я сумел и заверить ее, и поблагодарить, и сделать все так, что она не осталась обиженной, или растерянной, или огорченной, а напротив, развеселилась и приободрилась. К тому времени уже совсем рассвело, и мне было видно ее лицо. До того у меня были кое-какие опасения относительно ее, был страх, не ошибся ли я, избрав ее, не причиню ли ей зло — бог свидетель, все эти опасения я снова испытал, и не раз, в будущем, — но в то утро я понял, что не ошибся. И не изменил бы свое мнение еще много-много лет, если бы твердо запомнил ее лицо в ту минуту, сделал все, чтобы таким оно осталось навсегда. Но тут пришел носильщик и сказал, что поезд уходит через пять минут; так что мы оделись и побежали бегом на вокзал. Первая наша ошибка, и самая серьезная, моя, а не ее. Нам нужно было остаться в этой старой гостинице, пока я не понял бы, что означали сны, которые я видел в течение двадцати одного года, что выражало лицо Рейчел. Пусть бы тогда ангелы являлись полчищами со своими мечами, они не нашли бы за мной ни одного смертного греха и им некого было бы судить, — Роб задумался и понял, что сказать ему больше нечего.

Но Хатч сказал: — Рассказывай дальше.

— Это все. Потом был осмотр кое-каких достопримечательностей в Вашингтоне. История кончается в тот момент, когда к нам в дверь постучал носильщик.

— Но смысл-то всего этого? — спросил Хатч. — Что, по-твоему, ты понял — из своих снов, из выражения маминого лица?

Роб ответил: — Я хотел сказать, что понял бы, если бы продолжал так же пристально наблюдать Рейчел. Или какую-нибудь другую женщину, по своему усмотрению, лишь бы она сохраняла покой.

Хатч сказал: — Мин?

— Мин была влюблена в меня и потому никогда не была спокойна в моем присутствии. А теперь с этим вообще покончено.

Наступила тишина; дом все еще отходил от дневной жары, изредка постанывая — совсем как люди, когда-то ненадолго останавливавшиеся в нем или прожившие в его стенах всю свою жизнь. Хатч спросил: — Почему ты решил рассказать мне все это?

— Тебе это неприятно?

— Пока, во всяком случае, нет, но все же объясни, пожалуйста.

И вдруг Роба осенило: — Я испытал счастье. В тот раз я испытал его. И я мог бы и дальше быть счастливым. Мне хотелось, чтобы ты понял это. Если люди спокойно ждут, им в конце концов поднесут на блюдечке то, что им нужно, — так было с большинством из тех, кого я знал: взять хотя бы мою мать, Форреста, Рейчел. То, что им нужно, — не то, что они хотят.