Земная оболочка - [2]

…Весной 1903 года молоденькая, едва окончившая школу Ева Кендал бежит из отчего дома со своим учителем-словесником тридцатитрехлетним Форрестом Мейфилдом, а зимой понимает, что муж — чужой. Двойная тугая завязка романа обещала, казалось бы, острую фабулу, быстрое чередование картин и событий, всякие неожиданности и страсти. Вместо этого Прайс принимается за скрупулезное исследование причин, обстоятельств и последствий негромкой будничной драмы своих героев. Точение романа замедляется, разливается вширь, разбиваясь на отдельные ручейки, проникает вглубь, в семейную почву, в историю и снова прорывается в разных местах наружу, вынося на поверхность похороненное, прочно забытое, не имеющее на первый взгляд касательства к сегодняшним заботам и делам.

На протяжении шестисот страниц нас не покидает интерес к этим людям, многочисленным Кендалам, Мейфилдам, потом породнившимся с ними Хатчинсам, их неграм слугам, их друзьям и знакомым. Секрет прост: у Прайса недюжинный дар искусного рассказчика, может быть, перенятый у кого-нибудь из десятков и сотен тамошних безвестных сказителей из народа, белых и черных.

Человеческое воображение издревле волновал случай из жизни, занимательные или печальные события и происшествия, веселая или страшная история, приключившаяся с людьми — знакомыми и незнакомыми. Сказка, анекдот, легенда, новелла, повесть издавна удовлетворяли любопытство, естественную потребность узнавать о других.

«Земная оболочка» — роман безошибочно «южный», хотя в нем нет ни кричащей живописности, ни взрывчатых страстей, ни специфически «южной» готики — тайн, ужасов, насилия, жестокости. Не впадает Прайс и в застарелый грех «региональной» литературы или бытовавших когда-то школ «местного колорита» с их поверхностной, пусть даже красочной бытописательностью, этнографичностью и неизбежным в результате провинциализмом. Однако за внешней ровностью, неторопливостью и, пожалуй, даже старомодностью ощущаешь напряженную атмосферу нравственного беспокойства, которая известна по произведениям Фолкнера и Уоррена.

Обликом, речью и психологией герои Прайса принадлежат своему времени и месту. Форреста Мейфилда американские критики расценили как личность весьма характерную. Потомок бедных белых (у деда были два раба да пара собственных рук), он прилежанием и трудолюбием, без колледжа, выбился в учителя, овладел старой европейской культурой, усвоил тонкие понятия о чести — вполне в духе просвещенного «Старого владения» — так называется штат Виргиния, — давшего Америке Джефферсона, Вашингтона и других ранних президентов. Что до Евы, то и дожив до седин, она останется своенравной провинциальной девчонкой из «смоляного штата» — когда-то из Северной Каролины поставляли смолу для постройки судов. О таких, как она, говорят: себе на уме.

Все персонажи романа произрастают, так сказать, на родной, исконной почве. Чувство места — редкое качество в сегодняшней американской прозе, где доминирует оторванный ото всего иронично-холодноватый человек без корней. «Все мы — перемещенные лица в отношении чувства места», — выразился один рецензент, имея в виду книги Беллоу, Хеллера и других писателей; их дом — там, где остановится взгляд и мысль автора.

Вместе с тем Прайс извлекает из своих характеров и ситуаций нечто такое, что решительно выводит их за локальные рамки.

Интерес к людям, населяющим роман, в немалой степени объясняется тем, что автор предоставляет им максимальные возможности словесного самовыражения. В книге Прайса много и охотно говорят — иные критики на этом основании усмотрели тут даже сходство с русской классической прозой, в частности, с романами Достоевского. Говорят по всякому удобному случаю, днем и ночью, дома и в пути, с самыми близкими и с первым встречным. Нередко это не обычные диалоги, а разговоры-воспоминания, разговоры-выяснения, излияния, исповеди. Люди прямо-таки жаждут, чтобы их выслушали. Не так часто попадаются книги, где герои произносят такие длинные монологи, а будучи на расстоянии, обмениваются такими обстоятельными письмами, каковые и составляют значительную часть текста.

Бросается в глаза еще одна уникальная особенность поэтики романа: его герои сплошь и рядом видят сны — странные, чудесные, кошмарные. Сновидения так же переживаются ими, как и явления внешнего мира, и служат дополнением и коррективой к их нравственно-психологическим установкам и сознательной активности.

Широко прибегая к воспроизведению сновидений героев, писатель не впускает в книгу мистику и чертовщину. Напротив, мы получаем дополнительную возможность заглянуть в эту затемненную область человеческой психики. Сновидные образы связаны с механизмом памяти и, следовательно, фрагментарно отражают действительность. С другой стороны, возникая за порогом сознания, иные из них сопрягаются с самыми потаенными побуждениями и эмоциями, носят фантастический характер и, как правило, не поддаются рациональному объяснению. Многие сновидные сюжеты в романе косвенно и причудливо соотносятся с «реальными» ситуациями, хотя в одних случаях такая перекличка очевидна (сон в руку!), в других — гадательна. Пытаться же досконально толковать сновидения героев «Земной оболочки» — все равно что уподобиться простодушной негритянке Делле, которая держит на комоде сонник.