Земля за холмом - [14]

Мама сдается. И, потом, ей не до Лёльки — папа все еще не приехал.

Лёлька натягивает момпэ (на всякий случай) и вырывается в город.

Странно, как будто все на своих местах — лиловатый асфальт проспектов и тополя на Бульварном. И все-таки что-то явно не то. Город пустой, словно чисто выметенный, и Лёлька идет по нему одна, а все сидят, видимо, по домам и не высовываются. А день сумеречный какой-то и нереальный от дождливой пелены в небе. В общем-то — лето еще, август, а такое ощущение, что окончилось оно где-то три дня назад, с первым налетом.

На площади перед вокзалом гудит и шевелится пестрый беженский табор. Покорно сидят на вещах японки с привязанными за спиной ребятишками. Узлы, фуросики, чемоданы. И жуткие очереди на посадку. Так вот они где начинаются, те поезда, что идут мимо окоп ее на юг! Значит, советские совсем близко, если японцы вывозят свое население?

У подъезда «Гранд-отеля» — два грузовика. Японские солдаты бегом грузят на них обшитые парусиной тюки. На двери все еще висит табличка: «Союз Российских Резервистов». В прежние времена вечно торчали здесь ребята-асановцы — видимо, «Союз» имел к ним какое-то отношение.

Надо бы добежать до Нинки — та наверняка что-нибудь знает: брат у нее, Анатолий, служил в отряде Асано, правда, он уже месяц как дома — то ли отпустили его, то ли расформировали их.

Мальчишек забирали в отряды Асано сразу после школы. Кроме Второй Сунгари, отряды были в Ханьдаохэцзы, Хайларе и еще где-то. Мальчишки пытались отвертеться. Нинкин брат, так тот притворялся при медицинской комиссии, что не видит ничего на таблице с буквами, но все равно его забрали. Он приезжал в отпуск, и Нинка приводила его на школьный вечер — такой забавный, с бритой головой, короткие рукава у японского мундирчика. Он так и остался в рядовых. («Что я, дурной, что ли, выслуживаться?»).

Но сейчас, когда началось то, ради чего «гоняли» их на Второй Сунгари, его, наверное, заберут в отряд снова, если не забрали еще — военные действия! И Нинкина мама переживает, конечно…

И впервые доходит до Лёлькиного сознания, на пути между «Гранд-отелем» и собором, что это — война все-таки, а не урок военной подготовки! И не то далекое «освобождение», в которое и не верил-то никто толком, а твердили по инерции, как оправдание службы своей у японцев: причем никто не говорил — «у японцев», говорили — для Родины. Недаром же их учили стрелять по мишеням и убивать, следовательно… Что-то не по себе Лёльке от этой мысли, и неуютно, и в школу идти не хочется — показываться на глаза…

А если заберут воевать Нинкиного брата, то Гордиенко — само собой разумеется — корнет! Лёлька с раскаянием подумала, что это некрасиво с ее стороны — даже не вспомнить о нем за три дня войны! И если он действительно такой, каким она видит его, — твердый в своих убеждениях, — что он должен делать и думать сейчас, когда идет война с Советами?

В последний раз Лёлька видела его в воскресенье пятого августа.

Они шли с Нинкой через соборную площадь и грызли ледяные «айскеки» на палочках.

— Смотри, свадьба! — сказала Нинка.

Вокруг собора вытянулся поезд черных парадных машин. В ограде толпилась и глазела публика. Нинка любит смотреть свадьбы, а Лёлька пошла просто так, за компанию.

Венчание закончилось. Высокие, резного дерева, соборные двери были распахнуты, и молодые спускались с крыльца. Он шел в своей неизменной асановской форме (хотя принято венчаться только в черных костюмах) и вел под руку Зою, тоненькую, под фатой, с букетом стрельчатых лилий. (Лёлька знает ее — со второго курса Северо-Маньчжурского)…

— Смотри, наш Гордиенко! — дернула Нинка за локоть.

От собора до ворот стоял строй шаферов — тоже в форме. Когда молодые ступили на песчаную дорожку, сабли были выхвачены из ножен и скрещены над головами их. Он шел с невестой по блестящему коридору, и это было так прекрасно и возвышенно, что у Лёльки защемило сердце.

Она смотрела на него со смешанным чувством взволнованности и доброты: «Я хочу, чтобы ты был счастлив!» Ей хорошо было просто так смотреть, и ничего больше, ничего для себя, и легко от своей щедрости.

Позже они гуляли с Нинкой в синих городских сумерках, говорили о Гордиенко, и настроение у Лёльки было грустное и лирическое.

…Соборная площадь — свадебная площадь Гордиенко. Могила Натарова у левого придела. И белокаменная часовня — памятник «Борцам, погибшим в боях с Коминтерном». На барельефе — Георгий Победоносец, пронзающий копьем змея (под змеем подразумевалась власть большевиков в России).

Наискосок через площадь ползет со Старо-Харбинского шоссе японская воинская часть. Лошади тащат защитного цвета пушечки. Круглые каски. Маскировочные сетки. Лица солдат потные и отупевшие от бездумного повиновения. Судя по настроению, дела на фронте идут явно не в их пользу. Кричали о своей исключительной, непобедимой нации, совсем неплохо, если русские собьют с них спесь! Но вместе с тем… Если японцев разобьют, сюда неизбежно придут советские. И что будет тогда — с ними и с Гордиенко?..

Лёлька стоит на площади перед белым памятником со смутным чувством прощания: в новой и неведомой еще жизни, что стремительно надвигается на ее город, не будет места этой часовне. И многому еще, что составляет день сегодняшний…