Земля за холмом - [106]

— Что, тебе русских было мало?

Она проснулась и лежала на высокой койке в парадной комнате, где их поместили, как гостей, а Сережка разговаривал с матерью на кухне. Дверь была открыта. На кухне горел свет. Лёлька лежала и осваивалась в полутьме, рассматривала пестрые занавески пологом, и фотографию в рамке — на Сережку похожего мужчину в гимнастерке с двумя шпалами на петлицах — отец, наверное… И она не поняла, вначале, что это относится к пей. А когда поняла, стало больно, как никогда еще. Хоти она совсем не обижалась, когда ее спрашивали в сорок пятом солдаты из проходящей через Харбин Армии: «А вы, правда, русская?»

Нужно было понять, наверное, Сережкину мать: сын привез в дом «приезжую», что не умеет мыть некрашеные полы и стороной обходит деревенских коров! Такой увидела она Лёльку и только так нужно было понимать ту, услышанную, фразу. Лёлька поняла иначе: Сережкина мать — платочек ситцевый белый, в крапинку, руки темные, сморщенные от работы — то, что называют народом… Значит, не стереть с себя эмиграции в глазах народа? Недостаточно — переехать границу, чтобы преодолеть ее?

В конце января на Казанку навалились «крещенские» морозы.

Был тихий домашний вечер. Они с Сережкой сидели на кухне. Подкинутые в печку жарко пылали березовые поленья. Лёлька напекла оладьев по маминому рецепту, и они с Сережкой сидели, разделенные столом под синей клетчатой скатертью, и пили чай с этими оладьями и фруктово-яблочным повидлом из ларька. И что-то толкнуло Лёльку, и она начала рассказывать про зеленое стрельбище на холмах, девчонок с винтовками и корнета Гордиенко в рыжих сапогах со шпорами («Лежа, по мишеням, огонь!»). Все-таки это детство ее — Гордиенко, кусочек ее самой, и кому, как не мужу, рассказать об этом? И она удивилась, когда он помрачнел. (Для него это — винтовки, направленные в сторону нашей границы и против него, следовательно, а ей не пришло это в голову!)

— Вот гад, — сказал Сережка, — японский прихвостень! Мало их подмели у вас в сорок пятом!

А Лёлька вся сжалась от этих слов, словно они относились к ней самой, а не к Гордиенко. Неужели так будет до конца — разный взгляд на вещи и события? И нужно было, как говорится, рубить дерево но плечу?

Идет самая длинная Лёлькина зима. Вернее, первая такая длинная с октября но май, а до этого она привыкла, что зима — только кусочек ноября, декабрь и январь, а в феврале все тает — китайский Новый год и весны начало. И нечего Лёльке делать в эту зиму, как только думать и читать, пожалуй. Вернее, она учится думать в эту зиму.

Лёлька закутывается косынкой кроличьей до бровей, берет сумку продуктовую и идет в ларек и в библиотеку — одним заходом.

Библиотека — в клубе, том самом, длинном, глинобитном, как сарай, где стропила торчат в небо углами и снежок падает сквозь потолок на головы кинозрителей. Библиотека тоже замороженная, и книги стоят холодные, как кирпичи… Лёлька берет книгу с полки, толкает в сумку с макаронами и песет домой — отогревать.

Книги для нее в эту зиму — откровение, словно она никогда прежде по читала их, хотя она проходила в школе — Толстого и Тургенева. Но тогда шел сорок пятый год, и Анна Каренина просто ни к чему ей была в ту пору. Теперь она читает медленно — торопиться некуда, и большие мысли Толстого о причинах и следствиях событий заставляют думать ее о том мире, что видела она: «Кто это — я, и кто это — мы, в сущности?» И ее судьба, оказывается, не только — ее судьба, а частица общей судьбы этой ветви от русского дерева-эмиграции…

И может быть, в ней причина того, что выросла она такой слабой — в двадцать пять, как в пятнадцать, и оторванности ее от земли?

— Высыпали вас из мешка, как зайцев, — сказал Сережка, — вот вы теперь и оглядываетесь!

Выборы в Казанке — в местные и районные Советы…

Лёльку вызвал к себе секретарь парторганизации и сказал: первое ее комсомольское поручение — агитатор на выборах. И Лёлька загорелась вся, как некогда в ССМ, и готова была немедленно бежать агитировать.

Первые выборы ее на родной земле, когда она тоже голосует полноправно!

Она помнила те, самые первые, выборы сорок шестого года — Харбин в красных лозунгах и фонарях на избирательных участках. Голосовала Армия. Грузовики на талых улицах, лейтенанты в фуражках, улыбающиеся по-весеннему. Выборы, в которых она не имела нрава участвовать, потому что не была советской гражданкой. А потом, когда была и изучила по Конституции свои права и обязанности, она не голосовала, потому что жила на чужой территории. А теперь — выборы и сама она — агитатор в избирательной кампании!

Ей выделили весь сборный дом — четыре квартиры и еще — пять домов по крайней улице. Нужно обойти всех, и переписать и разъяснить, за кого голосуем.

В своем доме — проще. Лёлька собрала всех вместе в квартире Лаврушиных, и напомнило это ей собрание группы ССМ! А в тех пяти домах по Казанке — придешь и не знаешь, как говорить. Люди смотрят на тебя, и чувствуешь, что знают они больше твоего, только слушают по положению — агитатор! Плотникова жена совсем удивила Лёльку.

— Не пойдем голосовать, пока не выдадут валенки! Так и перескажи директору. Положено нам по договору — пускай выдают! А не то не пойдем голосовать! — Лёлька не поняла, какая связь между валенками и голосованием, но заявление избирателя передала по назначению.