Земля вызывает майора Тома - [2]

– Все в порядке. Это очень важно. Это… – отец смотрит на экран, словно ища там вдохновения. – Это сюрприз для мамы. – Он постукивает себя по одной стороне носа. – Наши мальчишеские тайны, договорились? Только между нами.

Томас тоже постукивает себя по носу, но без особой уверенности. Он чувствует, как в животе у него разверзается зияющая бездна. Отец говорит:

– А это Дейрдре. Она приглядит за тобой, пока я не вернусь.

Женщина презрительно смотрит на Томаса, и ее рот вытянут в тонкую бескровную ниточку, словно скульптор даже не пытался придать ему человеческий вид.

– А ты надолго? – спрашивает Томас, вдруг ощущая на своей спине всю тяжесть темноты кинотеатра и чувствуя себя очень одиноким.

– Ты даже оглянуться не успеешь, как я вернусь, – говорит отец и подмигивает.

Начинает играть музыка, и Томас обращает взгляд на экран, где появляются звезды и бегущие строки.

Идет гражданская война. Космические корабли повстанцев, нанося удары со своей тайной базы, одержали первую победу над зловещей Галактической Империей.

Томас оборачивается, чтобы взглянуть на отца, но тот уже ушел.

2 Конура на высоте 22 000 миль

5 по горизонтали: Солнце на латыни, одно пережеванное, но печально исковерканное (8).

Томас Мейджор закрывает глаза в раздумье, и ему приходит в голову, что нет в мире ничего лучше тишины. Никаких автомобильных гудков, кричащих голосов, газующих машин, звонящих телефонов, сигналящих мусоровозов, дающих задний ход.

Ничего.

Никакого дребезжания дверных звонков, никаких вибрирующих басов чужой отвратительной музыки, никаких хлопающих дверей и орущих телевизоров.

Только тишина.

Никакой пустой болтовни по радио, беспрестанного жужжания входящих сообщений, грохота сверления асфальта, уличных музыкантов, убивающих классические песни.

Ничего из того, что он мысленно классифицировал как «слуховые угрозы».

Томасу Мейджору всегда хотелось иметь свою конуру. И вот теперь, заключенный в свой кокон и изолированный от внешнего мира, так далеко от всех людей и их ненавистного шума, он постукивает кончиком карандаша по первой странице «Большого сборника действительно сложных криптических кроссвордов Гардиан» и снова принимается размышлять. Постукивание карандаша – приятный звук, хороший аккомпанемент чистому умственному усилию. И это его звук, его шум.

Так же как и громкое прихлебывание, которое он производит, отпивая чай – горячий и чересчур сладкий. Рядом с ним нет никого, кто мог бы попенять ему на плохие манеры. И он будет громко прихлебывать, если ему так хочется. Томас булькает чаем во рту, пока он не остынет, а потом громко полощет им горло.

«Вот так-то», – проглотив чай, говорит он, ни к кому не обращаясь.

Всю свою жизнь Томас мечтал иметь собственное укрытие. Он завидовал людям, которые могли исчезнуть в глубине своего сада и отгородиться от всех и вся. И вот теперь, на свой сорок седьмой день рождения, он наконец был один, с полным правом шумно прихлебывать чай и проводить сколько угодно времени за разгадыванием кроссвордов. Он давно приберегал этот сборник с дьявольски сложными загадками. Томас снова постукивает карандашом по странице. Пережеванное?[3] Но исковерканное? Печально исковерканное?

Поскольку Томас Мейджор может делать все, что ему заблагорассудится, ему приходит в голову, что было бы неплохо послушать музыку, чтобы лучше соображать. Хорошую музыку, разумеется, а не тот «тынц-тынц-тынц», доносящийся из дорогих машин с распираемыми от высокомерия молодыми людьми за рулем. Он с удовольствием взял бы с собой всю свою коллекцию виниловых пластинок, но это было физически невозможно. Поэтому ему пришлось все оцифровать – каждую альбомную композицию, каждую «А» и «Б» сторону, каждую редкость, каждую гибкую пластинку, прилагавшуюся к нотному сборнику или музыкальному журналу. Все до единой записи. Так как сегодня его день рождения, Томас решает послушать что-нибудь воодушевляющее и приятное – например, «The Cure». Он включает компьютерный терминал – морщась от издаваемого им натужного гудения и жужжания – и выбирает «Disintegration». Великолепное возвращение к мрачному стилю, 1989 год. Начинается перемешивание треков, что Томасу совершенно не нравится – альбом нужно слушать в таком порядке, как было задумано группой – но пока ему не удалось выяснить, как отключить эту функцию. Первой начинает звучать песня «Homesick».

Томас издает хрюкающий звук, шумно выдыхает воздух через нос и криво улыбается.

Почти. Но не совсем.

Солнце на латыни – это, должно быть, Sol, разумеется. Одно пережеванное – число? Томас задумчиво покусывает кончик карандаша, пока не начинает играть следующая песня. Возможно, выглядывание в иллюминатор даст какой-то толчок? Однако от этого лишь, как всегда, захватывает дух, и Томас думает о том, не надоест ли ему когда-нибудь этот вид, не станет ли он казаться ему обыденным и лишенным очарования. Томас всей душой надеется, что этого не произойдет. Потому что вот он здесь, совсем один со своим чаем, кроссвордом и музыкой, а где-то там, далеко снаружи, находятся все остальные.

Земля заполняет собой весь иллюминатор со стеклом толщиной в четыре дюйма: сине-зеленая, окутанная облаками и очень, очень красивая. Она такая большая, что, кажется, можно протянуть руку и коснуться ее. Томас находится на высокой околоземной орбите, на высоте 22 000 миль над поверхностью нашей планеты, и очень скоро ему предстоит полететь в пустоту, удаляясь от Земли со скоростью 26,5 километра в секунду. Тогда она уменьшится до ничтожных размеров, став лишь крапинкой на бархатном покрывале космоса. Томас закрывает глаза и слушает музыку, говоря себе, что, конечно же, он сделал правильный выбор, и это именно то, чего он хотел.