Земля Тиан - [8]

— Отлично, — отвечал Дорогов. — С Зайковским я и помимо всякой платины с удовольствием познакомлюсь поближе. Поедем, интересно, что он скажет.

* * *

С раннего утра в воскресенье Ван приступил к делу. Никаких театральных связей он не имел. Но вчерашние соседи, хотя и произвели на него несколько загадочное впечатление, все же казались людьми со средствами. Упустить случай было бы глупо.

Рассудив так, он в девять часов утра направился к знакомому филиппинцу, игравшему на саксофоне в маленьком баре на Бродвее, разбудил его и узнал, что из европейских театральных агентов наибольшей популярностью пользуется некто Киндервейзе. Найти адрес в телефонной книжке было делом двух минут. В одиннадцать часов Ван уже сидел в конторе Киндервейзе и солидно, не спеша, излагал ему суть дела, как он ее себе представлял.

Нужна недорогая, но чистенькая балетная труппа и два-три опытных музыканта. Господин Киндервейзе, оказалось, недурно говорил по-китайски, так что Вану не пришлось даже блеснуть своим знанием английского языка. Старый опытный театрал был краток:

— Если будет дана солидная денежная гарантия, — сделать можно все.

Ван запросто обещал ему эту гарантию и, окрыленный надеждами, полетел на указанное ему вчера голубым халатом место.

Автомобиль, с четверть часа покружив по переулкам Нантао, доставил его в богато обставленный в старинном стиле особняк.

Господин Лю принял Вана во внутреннем садике. Старик молча присутствовал тут же. Свысока выслушав почтительный доклад Вана, господин Лю сказал:

— Я вижу, что вы в курсе дела. Наше предложение таково: мой дядя, видный сановник, проживающий в провинции Гуй-Чжоу, считаясь с веянием времени, решил ознакомить своих сограждан с образцами европейского театрального искусства. С этой целью он поручил мне нанять здесь, в Шанхае, небольшую труппу артистов-европейцев и, заключив с ними условие на четыре месяца, поставить их в Гуй-Ян. Никакого комиссионного процента я вам не обещаю, так как артистов будете набирать не вы. Это я вижу из ваших слов. Но если мои личные переговоры с господином Киндервейзе, на которого вы указали, увенчаются успехом — я возьму вас в это путешествие в качестве переводчика на жалование в сто долларов в месяц.

Ван покраснел и охрип от радости.

— Сто долларов… — забормотал он… да… то есть… я подумаю…

— Вы подумаете? — поднял брови старик. Ван растерялся совершенно.

— То есть я… конечно, нет… Я согласен!!! Я вполне согласен!!!

Господин Лю скупо улыбнулся.

— Везите меня к Киндервейзе.

III

Концентрические шеренги матовых шаров под потолком, разом вспыхнув, извлекли из пестрого полумрака просторный зал кабаре. Танцующие отхлынули к столикам. Засновали в проходах белоснежные «бои», разнося в разнофасонных бокалах и бутылках красные, зеленые, розовые, золотисто-желтые напитки.

Слева, рассаживаясь вокруг своих столиков, весь залитый ярким сиянием потолка, колыхался волнами шелка и шифона всех оттенков нарядный цветник, смысл и суть этого места, — тридцать русских девушек — dancing girls.

Многоликий комплекс радости, легкомыслия, слез, печали, нужды, расточительности, источник любви продажной и самоотверженной, причина пьяных скандалов и глубоких драм, цель, волнующая пресыщенные нервы собравшихся сюда мужчин.

Утром, когда солнце стирает с лиц косметику, кладет вокруг глаз темные тени, следы бессонных ночей и алкоголя, — блестящие от сырости «кары» разнесут эту толпу по домам, в многолюдные террасы французской концессии, где в тридцати-сорокадолларовых «румах» — вторая половина их жизни: безработные мужья, франты-альфонсы, школьники-дети, пропойцы-любовники, редко у кого одинокая, нарядная постель…

И так же редкая из них, разве уж выпьет лишнее, позабудет по дороге домой вынуть из сумочки и пересчитать пачку узеньких «данс-тиккетов» и ночную выручку за «дринки».

Теперь эта огромная пестрая клумба волновалась, дышала пудрой и смесью духов, все лица были молоды, свежи и беззаботны.

Потолок погас. Сверху, из-за лож, блеснул прожектор, заливая овал танцевального паркета потоком красно-фиолетовых лучей. На высокой трехярус-ной эстраде четыре саксофониста, с иголочки одетые, одинаковые, как родные братья, разом встали со своих мест и запели, завыли экзотически-пряное, тягучее танго.

Из неожиданного мрака сноп прожектора выхватил стройную, невысокую женщину. Почти голая, волоча за собою волну колыхающегося шифона, с огромным стилизованным гребнем над безумно взбитыми черными волосами, откинув назад руки, она медленно прошла к середине притихшего зала.

Дебютировала новая «star», только что прибывшая из Сингапура балерина Клео Мандрагора, по паспорту — Милочка Петрова.

Белые, серые, светло-коричневые пиджаки, накрахмаленные пикейные «фрако» со всех сторон обернулись к ней. Кое-где блеснули монокли.

Ревю началось.

Мистер Джон Д. Брайтон, главный управляющий и диктатор этого учреждения, знал свое дело отлично. В те золотые времена, когда одуревший от скуки и пьянства иностранный Шанхай горстями разбрасывал доллары в ночных «ball-room'ax» — изощряться особенно не требовалось. Все сходило all right. Но, tout passe!