Земля солнечного огня - [47]
Осенью следов в пустыне становится больше. Упали дожди, зазеленели травинки. Проснулись суслики и черепахи — наедаются на зиму. Снова появились пролетные птицы и кочевые звери, — только теперь уже с севера.
Безногие — это змеи. Они оставляют следы не ног, а живота. Но и по следам живота можно отличить «походку» удавчика от стрелы-змеи или эфы. Удавчик — толстый увалень, след его широкий, «пузатый», с крутыми извивами.
След змеи-стрелки узкий, «поджарый», стремительный, с легкой волной извивов.
А след змеи эфы ни с чем не спутаешь. Потому что эфа ползет… боком!
Сойка бегает быстрее всех птиц в пустыне. И за это ее зовут иноходцем. Вот какие следы оставляет она на быстром бегу.
А это следы тихого бега: не всегда же ей носиться сломя голову!
Умеет сойка не только быстро бегать, но и ловко прыгать. Следы ее на прыжках такие.
1. След медляка-блябса. 2. След песчаного скарита. 3. След чернотелки гигантской.
Медленно крутит в небе орел беркут. Ниже его крутит черный коршун. А еще ниже каким-то особым воровским полетом торопится ястреб тетеревятник.
1 октября. Степной кот переодевается в зимнюю котиковую шубу.
3 октября. С севера летят через пески дрозды певчие, черные, белобровые.
5 октября. Тонкопалый суслик меняет летний пиджачок на зимнюю телогрейку.
7 октября. Черные вороны начали воровать в садах грецкие орехи. Хитро прячут их в земляные кучки слепушонок. Поэтому все считают, что орехи воруют слепушонки!
9 октября. Зима на носу, а нас в саксаульнике искусали москиты!
10 октября. Ночью по палатке хлестал град… из клопов! Не из тех противных постельных, а из симпатичных водяных клопиков-гребляков. Наверное, клопиную стаю, взлетевшую где-то из воды, занесло ветром в глухие пески. Ночью клопы, спутав отблески нашего костра с блеском любезной им воды, дружно посыпались вниз. Градом забарабанили по земле и брезенту.
15 октября. Нашли в песках погибших при перелете через пустыню чирка, бекаса и куличка-черныша.
17 октября. Ребята из колхоза рассказали, что вороны и сороки ловят в арыках на хлопковых полях рыбок и прячут их под кустами хлопка, запасаются на зиму. В каждом складе 5–7 рыбешек.
20 октября. Неожиданный заморозок. Нашли замерзшую змейку-стрелку и эфу.
25 октября. Совсем исчезли песчаные круглоголовки: уснули на всю зиму.
26 октября. Последний след малого тушканчика: спрятались и заснули.
28 октября. Огромными стаями летят на юг белобрюхие рябки.
Под ногами дорожный песок, по обочинам белоснежный бурьян, кустики, веточки саксаула. Как белые ветви кораллов на черном бархате. Такими всегда кажутся ночные заросли в свете яркого фонаря.
Овал света ползет по земле, и поднимаются по сторонам все новые диковинные кораллы, и толпятся и сталкиваются за ними раскоряки черных теней.
Что-то вдруг взблеснуло посредине дороги — это жук черный катится, словно бусина. Что-то мелькнуло — тушканчик бусину украл. Что-то сверху упало — сыч накрыл тушканчика. Голову на свет повернул: два глаза, как два янтаря!
Не успел сыч взлететь — что-то темное его заслонило, черкнули искры красно-зеленые, и все исчезло. И вот опять в овале света одни белые стебли кораллов. А за ними плывущие раскоряки теней.
Золотая в черную крапинку ящурка что-то учуяла сквозь песок. Сунула в песок нос, стала копать. Ага — вот оно тонкое, полосатое, вроде знакомой гусенички. Цап ее!
А это не гусеничка, это хвост песчаной круглоголовки. Так бедная дернулась — чуть шею ящурке не свернула! Ящурка с перепугу в одну сторону кинулась, круглоголовка в другую.
Вот страх-то!
Лунная ночь — свои же следы на песке видны. Тянутся позади, как черное многоточие. Даже от тощих стебельков четкие черные тени. А уж струйчатые барханы словно киты-полосатики брюхом вверх! И везде по песку искорки, искорки: грани песчинок горят. Из черного куста на посверкивающий песок словно лунная струйка вытекла: лениво течет, извивается, переливается. Это ночной удав на охоту выполз: ползет и под луной светится…
Пустынную куропаточку найти трудно. И все потому, что любит она… пудриться!
Выроет лапками лунку, ляжет в нее и давай крыльями пыль на спину взбивать. Грудкой и животом по пыли ерзать. Напудрится от хвоста до носа — и будто ее и не бывало! Только была — и нет!
Живет на желтом склоне — пудрится желтой пылью, на сером — серой, на красноватом — красной. Попробуй-ка разгляди ее, если она на желтом желтая, а на красноватом красноватая! Хоть глаза прогляди — все равно не увидишь. Лишь голосок звонкий слышен: «Чиль! Чиль!» Словно красноватые и желтоватые камешки сами по себе переговариваются.
Измотанные перелетом через пустыню утки наконец-то увидели воду — целое озеро! Радостно крякая, плюхнулись с лету в воду: их истомила жажда, жара и голод. Утки плескались и окунались, вздымая фонтанчики брызг. Но вдруг блаженное крякание сменилось тревожным. В воде не было ни единой живой козявки, чтобы утолить голод. Да и жажду вода не утоляла: была она противная, горько-соленая, вязкая, как рассол.
