Земля солнечного огня - [46]
— Ну вот, один спятил!
Но вдруг и мулы, взбрыкнув копытами, поскакали туда же и остановились возле лежавшего проводника. Мы подбежали к ним.
Проводник лежал на животе, свесив голову в черную дыру в земле. Мулы нетерпеливо топтались вокруг, осыпая копытами песок.
— Кяриз, — тихо проговорил проводник и сел. — Вода. Вода! — вдруг заорал он и, вскочив, стал быстро развьючивать мулов.
Кяриз! Я слышал о кяризах. Кяризами называют глубокие колодцы, прорытые скотоводами над подземной рекой. Из таких колодцев достают воду ведром, привязав его к длинной веревке.
Все наши веревки мы связали в одну. Привязали ведро и опустили в колодец. Колодец оказался очень глубоким — метров пятнадцать. Но воды в подземной речке было мало. Ведро зацепило лишь немного жижи с песком.
Тогда решили сами спуститься в кяриз. Я обвязался веревкой и сполз в черную дыру.
Упираюсь руками в стены. На голову сверху сыплется песок. Светлый круг над головой суживается. Стены колодца становятся холодными и сырыми.
Внизу темно. Журчит вода.
Всматриваюсь, ничего не видно.
Наконец, чувствую: ноги в воде. Дно. Воды по щиколотку. Нагибаюсь и, зачерпывая ладонью, пью, пью и пью. Как здорово — вода!
Вдруг кто-то мокрыми лапами зашлепал по воде. Я замер. Вслушиваюсь, сдерживая дыхание. Но слышу только стук своего сердца. Чиркнул спичку. Спичка стрельнула и погасла. При вспышке замечаю: стою в пещере. На дне пещеры дрожит вода.
Опираюсь рукой о стену. Стена мокрая и склизкая. Ставлю ведро на дно и банкой наливаю в ведро воду.
И тут вдруг опять зашлепало, заплескало, будто огромная многоножка побежала по воде!
Быстро зажег спичку. Спичка ярко вспыхнула… Пламя спички отразилось в десятках немигающих глаз!
В черной воде, выпучив подводные глаза, неподвижно сидели лягушки, жабы и черепахи. На стенах пещеры шевелились змеи. Их глаза вспыхивали, как летучие светляки.
Лягушки и жабы от голода превратились в скелеты, обтянутые слизкой кожицей. Они пробрались в эту пещерку подземными ходами из ближайшей реки и застряли тут, обреченные на голодную смерть. А черепахи и змеи сорвались сверху.
Их глаза горели голодным огнем.
Сейчас спичка погаснет, и эти мокрые твари, шлепая и извиваясь, полезут на мои ноги!
Я не знаю, что делать.
Огонь парализовал обитателей колодца. Страх парализовал меня.
Что-то дернуло за пояс. Веревка!
Схватив полное ведро, я дергаю веревку изо всех сил. Веревка потянула меня наверх, песок посыпался на голову.
И вот я наверху. Жара, а меня бьет озноб. Я лег на песок, уткнувшись лицом в ладони. Перед моими глазами проплывают самые страшные видения пустыни: жара, безводье, обманчивые миражи… Но все это меркнет, все бледнеет перед этим колодцем. Сейчас я заглянул в иной мир. Мир, в котором умеющие ползать, извиваться, хватать и кусать были еще сильнее человека. А что может быть страшнее этого?
Без меня, кое-как приспособясь, доставали ведром воду для мулов. Без меня мылись, обливая водой спины и головы. Без меня собрали вещи и навьючили седла. Когда тронулись, я встал и побрел позади каравана.
Лежит у меня на столе черный камень. Черный, как антрацит. И такой же блестящий. Но это не каменный уголь, это камень, покрытый густым загаром.
От солнца пустыни загорают и камни.
Камни загорают не за один летний сезон, а за сотни и тысячи лет. Чем дольше смотрел камень на солнце, — тем он черней.
Я подобрал камень в каменистой пустыне. Это особая пустыня, самая страшная и безжизненная. Одни камни и щебень вокруг, как чешуя черной змеи. Редко глаз споткнется о кустик, травинку, сухой стебелек. Ни звука, ни запаха, ни движения. Топчешься на одном месте, и камни скрежещат под сапогами, как масло на раскаленной сковороде. Топчешься, потому что жжет сквозь подошвы, поджаривает живьем.
Я снова и снова вижу все это, стоит лишь положить руку на черный камень. Я кладу и сейчас же отдергиваю: мне кажется, что я обожгусь!
Тревога! Тревога! В норках песчанок стучат тревожные барабаны: «Тум-тум-тум! Тум-тум-тум!» В поселении замечен враг: то ли варан приковылял, то ли удав заполз, то ли пестрая перевязка рыскает в подземных ходах. «Тум-тум-тум! Тум-тум-тум!» Тревога! Тревога!
Песчанки мечутся по своим коридорам, быстро барабанят о землю задними лапками. Гремят сигнальные барабаны.
Самые в пустыне бесстрашные и кровожадные — крохотные комары и москиты.
Никого они не боятся! Смело нападают на волков, на гиен, на шакалов.
В зарослях, в гнездах и дуплах пьют горячую кровь фазанов, орлов, сычей, дятлов. В норах, логовах, трещинах сосут холодную кровь змей, ящериц, черепах. И никто от них не спасется.
Сыпучий песок — песчинка к песчинке. Но две песчинки особо лежат, они чуть покрупней других, — как два пшенных зернышка. Страшная под ними таится опасность. Не крупинки лежат на песке, а глаза степного удава! Сам он зарылся, а наружу одни глаза выставил, благо они у него на самой макушке.
Близорукая ящерица, ничего не замечая, беспечно разлеглась у самых удавьих глаз. Плохо бы это для нее кончилось, но тут остроглазая пичуга заметила «зернышки» и потянулась к ним. И дрогнул песок, метнулась гибкая шея змеи, вонзились зубы, тугое тело, как упругий резиновый шланг, обвилось вокруг добычи.
