Земля солнечного огня - [14]
Пришла из города весть: под трамвайными рельсами нашли логово ядовитого каракурта! Сидит он в своей норе и ничего не боится: ни топота ног, ни шуршания шин, ни грохота трамвайных колес. Сам весь измазался в мазуте, а на грязной паутине у него висят трамвайные билеты, окурки и спички.
Утка-пеганка, жительница соленых озер, любит гнездиться в обрывистых берегах. Да не везде в пустыне есть обрывы и норы. Вот еще работа на ее утиную голову! Ничего не нашла лучше, облюбовала заброшенное зимовье — старые сарайчики из сухой глины. Долго бродила вразвалку из сарая в сарай, тихо покрякивала-поругивалась, совала свой красный нос во все щели. И, наконец, поселилась в… печке!
Раскапывали ребята нору песчанки. Хотели разузнать, куда песчанки прячут сено. Какой такой у них сеновал? Разрыли до тупичка-сеновала, а там сыч! Вжался в угол, клювом кривым щелкает и таращит свои круглые, как два желтых лимона, глаза. А уж головастый — прямо одна голова на двух лапах! И странный какой-то: на спине и голове вместо перьев колючки, словно у дикобраза…
Пока ахали, разглядывая сыча, он опомнился, косолапо побежал и нырк в соседнюю нору! Подземный какой-то… Гнездо устроил под землей и охотится, наверное, под землей. Потому на спине и иглы вместо перьев. Перья его до белых стержней о стенки норы потерлись.
Никогда наперед не знаешь, что может случиться: искали песчанкин сеновал, нашли сыча-дикобраза!
Угораздило утят вылупиться в… лисьей норе! Не они в том виноваты: это отчаянные родители их, рыжие утки-огари, лисью нору для своего гнезда облюбовали. Поселились утки с лисой под одной крышей.
Рыжая хозяйка в главной норе, рыжие жильцы в отнорке. Там и вылупились утята — чуть ли не у самого лисьего носа! Ой, чем-то все это кончится?
А кончилось тем, что запугала утка лису чуть не до смерти! Сунула как-то лиса нос свой в утиный отнорок, а утка как шею по-змеиному вытянет, как ею заизвивает, как по-змеиному зашипит, как глазами из темноты по-змеиному засверкает — у лисы от страха и хвост дыбом!
С тех пор мимо отнорка ползет — нос свой в него не сует, а только с ужасом косится. А утята ей из-под утки носы плоские показывают.
Скоро вывела утка своих утят из норы, повела на чистую воду. Лапкам утячьим на камешках с непривычки колко — но от матери не отстают. Бугор на пути крутой — все до одного вскарабкались. Обрыв к воде высоченный, а они смело за уткой — шлеп! шлеп! шлеп! — вниз! Кто в воду, кто на песок, а кто и на камни. Ничего: глазами поморгали, носами ушибленными потрясли, лапки поцарапанные почесали — и в воду. Тут, на чистой воде, и справили свой день рождения. А где же еще его им справлять: не в норе же у рыжей лисицы!
Когда у тебя нет острых когтей и длинных клыков, а каждый тебя норовит обидеть, бери на испуг! Так всегда делает ушастая круглоголовка. Как разинет пасть до ушей, как развернет веером свои красные «уши», как зафыркает, как запрыгает! Разойдись, не подходи! Ух, какая я страшная! Вот схвачу, укушу, проглочу!
А что ей, бедняге, делать? Пляшет воинственный танец, а у самой хвост от страха трясется.
Нам привычны леса зеленые. Темно-зеленые хвойные и светло-зеленые лиственные. А этот лес был розово-серебристый, ни на что привычное не похожий. Бывают такие леса в пустыне, но только там, где есть вода.
Седые раскидистые деревья издали кажутся заиндевелыми, покрытыми сизым инеем. Под ними — нежно-розовые кусты. Они как копны розового пуха. Кажется, дунь — и все улетит!
А какая у этого леса опушка! Понизу розовая полоса, над ней полоса седая, а над всем этим розово-седым яркое синее небо.
Седые деревья — это деревья джиды. Еще их называют серебристым лохом. Похожи они на нашу плакучую иву: ветви обвисли густыми прядями, листья узкие, длинные, как серые рыбки. Между листьями желтенькие цветочки. Их очень много, но они такие крохотные, что почти незаметны. Зато запах их слышен издали.
Запах совсем особый: кто хоть раз вдохнул его — никогда не забудет. А вспомнит запах — вспомнит и лес…
Розовые кусты, похожие на копны пуха, это кусты тамариска. Кусты розовые с ног до головы: от стволиков до кончиков веток. И хочется сравнивать то с розовым инеем, то с розовым пухом, то с розовой пеной из розовых пузырьков. Пчелы гудят в нагретых ветвях, хлопочут в них, копошатся — варят розовое варенье.
У невиданного леса неслыханное название — тугай. Не бор, не тайга, не дубрава, не роща, а таинственное — тугай…
Тугай пропитан жаркими красками юга. Яркие бабочки, яркие птицы, яркие цветы и травы.
На солнечные тропинки из тенистых зарослей выходят по утрам фазаны. Перо их багрово вспыхивает и переливается. Это живые жар-птицы: когда они взлетают, кажется — вспыхивает фейерверк!
На сухих серых сучках любят сидеть щурки. Птицы совершенно тропические: грудки лазоревые, горлышки желтые, спинки золотистые. И красные — как рубины! — глаза. Когда они носятся над кустами розовых тамарисков — у всех в глазах рябит.
Голубые сизоворонки кричат резкими трескучими голосами. Желтые овсянки, похожие на канареек, поют старательно, задирая клювики в небо. Удоды порхают словно огромные пестрые бабочки. И воробьи тут не наши серенькие обыкновенные, а испанские черногрудые: очень яркие, очень пестрые, страшно горластые.
