Земля предков - [11]

Метрах в десяти, где виднелся человек в пестрых одеждах с украшенной яркими перьями головой, вдруг раздалось заунывное пение. Голос был высоким и тонким, как у оперного певца. Постепенно голос окреп и разнесся надо всей пирамидой. Его наверняка было слышно и внизу, на площади. «Ну вот, началось отпевание, — подумал Федор, закрывая глаза, — не люблю я такую музыку».

От звуков голоса поющего жреца Леха очнулся и ошалелым взглядом стал смотреть по сторонам. Заметил Чайку.

— Эй, командир, — позвал он, извернувшись, насколько было возможно. — Жив еще?

— Пока жив, — спокойно ответил Федор вполголоса, уже не боясь получить дубиной по голове за разговоры, — но это ненадолго. Вон тот парень скоро допоет свою песню и начнет нас вскрывать, выпуская кишки на волю.

— Ну так надо что-то делать, — озадачил его неожиданным предложением Леха, — не помирать же здесь, как жертвенным баранам, в самом деле.

— Мы на вершине пирамиды, брат, — проинформировал его Чайка, — даже если освободимся, отсюда далеко не убежишь. Спуститься не дадут, не говоря уже о том, что город вокруг.

— Кончай ныть, сержант, — оборвал его Леха, — думай давай.

Федор умолк ненадолго, совершенно не зная, что противопоставить железной логике своего друга, не желавшего примиряться с очевидным. Но помирать вот так, в виде подопытных кроликов, действительно не хотелось. Меньше всего Федор хотел увидеть свое бьющееся сердце.

— У меня в сандалии лезвие есть, — вдруг сообщил он как бы невзначай Лехе.

— Так доставай, — заметил на это Леха, — режь ремни. У меня все равно нет ничего. Кинжалы все отобрали, не говоря уже о фалькате.

— Попробую, — осторожно заметил на это Чайка, пошевелив затекшими руками.

Левое запястье было прикручено чуть сильнее, чем правое, и Федор, вспомнив свое умение диверсанта выпутываться из разных силков и капканов, стал шевелить рукой. Некоторое время, как он ни старался, ничего не выходило. Палачи свое дело знали, надежно обездвижив жертвы. «Потому, — подумал он, — и солдат не видно. Уверены, что никто не сбежит».

— Давай быстрее, — прошипел сбоку Леха. — Пока это чудо в перьях свою песню поет. Скоро допоет, и тогда поздно будет пить боржоми.

К счастью, жрец, которому помогало в этом заунывном песнопении еще несколько голосов, не особенно торопился закончить обряд. Скорее, наоборот, оттягивал его начало, предвкушая радость ритуального кровопускания.

Спустя минуту бесплодных попыток Федор наконец смог вытащить измученную ладонь из кожаной петли, плотно державшей ее у основания каменного стола. Против воли посмотрел по сторонам, но за это его никто не наказал. Похоже, за приговоренными к жертвоприношению уже не следили так пристально, полагая, что они никуда не денутся. Но друзьям роль жертв не очень пришлась по душе. Они оба уже твердо решили лучше умереть при последней попытке к бегству, чем на столе для кровопускания.

Поскольку его правая нога была привязана к камню специальной петлей, совсем близко от руки, так что его грудь слегка выгибалась вперед, Федор уже без труда дотянулся до подошвы. «Спокойно, — скомандовал он своим пальцам, нервно обшаривавшим каблук сандалии, — не урони лезвие. Это твоя последняя надежда».

Усилием воли он заставил руку не дрожать и вскоре нащупал едва заметную головку короткой рукоятки. Зацепив ее пальцами, он медленно извлек наружу узкое и обоюдоострое лезвие, длиной сантиметров десять.

— Есть, — прохрипел Федор, от радости потеряв голос.

— Давай режь свои ремни, — прошипел в ответ Леха, — а потом мои.

Чайка не успел приступить к осуществлению задуманного, как песнопения неожиданно смолкли. В наступившей тишине кто-то из жрецов вдруг громко выкрикнул одно слово, и откуда-то снизу накатилась волна людских голосов. «Да там немало народа собралось, — поймал себя на мысли Чайка, — посмотреть на наше кровопускание. Черт бы их побрал, вместе с их богами».

Когда хор людских голосов на площади затих, жрец развернулся и медленно двинулся к своим жертвам, многие из которых уже очнулись, в ужасе вращая глазами по сторонам с надеждой на чудо. Даже со своего места Федор разглядел головной убор из перьев, проплывший к тому месту, где, видимо, начинался ряд каменных столов. Остальные жрецы последовали за ним. Там главный жрец, лица которого он не мог разглядеть, остановился, и Чайка глазом не успел моргнуть, как в воздухе сверкнуло что-то золотистое. Раздался душераздирающий крик, и над головой жреца взметнулась его рука, сжимавшая окровавленное сердце. Алые струи текли по этой руке, только что вскрывшей грудь одного из карфагенян. Жрец развернулся и продемонстрировал еще трепыхавшееся сердце толпе внизу, которая взорвалась от восторга. Новая волна истошных воплей, напоминавших крики радости, захлестнула пирамиду.

— Началось, — пробормотал побледневший Федор.

— Торопись! — едва не крикнул Леха, безуспешно пытавшийся высвободиться самостоятельно. — Торопись, сержант!

Чайка стиснул зубы и, стараясь не отвлекаться на новую волну криков радости, означавшую конец кого-то из его людей, принялся перерезать петлю на ноге. К счастью, «диверсионный» нож, сделанный по его спецзаказу оружейниками, не подвел. Твердая кожа с треском лопнула, освободив ступню. Чайка едва не вскрикнул от радости, — правая сторона его тела была на свободе, оставалось самое трудное, — освободить остальное. Для этого пришлось бы подняться с жертвенного стола, что неминуемо привлекло бы внимание жрецов и еще неизвестно кого, кто мог находиться поблизости. И все-таки другого выхода не было. Нужно рискнуть. Главный жрец ягуара, почуяв опьяняющий запах крови, работал методично — и уже двое соплеменников Федора под радостные крики толпы отправились на встречу с богами. Сколько их еще осталось, кроме него самого и Лехи Ларина, он не знал, но если уж бежать, то нужно было попытаться освободить всех, кого только возможно.