Земля обетованная - [27]
Вошел на цыпочках чисто умытый, одетый по-воскресному Матеуш.
— Что-нибудь прислали? — спросил Кароль, так как Бухольц нередко присылал распоряжения ночью.
— С фабрики ничего, зато из Курова пришли люди с письмом. С утра ждут.
— Пусть подождут, письмо принеси мне, а им дай чаю. Протрезвился уже?
— Да я уже как стеклышко, пан директор.
— Да, вижу, физиономию немного привел в порядок.
Матеуш потупил глаза и начал переминаться с ноги на ногу.
— Еще раз напьешься — и больше можешь не появляться.
— Больше не буду…
Матеуш ударил себя кулаком в грудь, даже загудело.
— Голова не болит?
— Голова-то нет, душа болит от обиды. Очень вас прошу, пан инженер, позвольте мне, дорогой пан инженер, и я тогда буду служить вам как верный пес.
— Что же я должен тебе позволить? — с некоторым любопытством спросил Кароль, одеваясь.
— Чтобы я хоть малость ребра пересчитал швабам, что меня так попотчевали.
— Такой ты злопамятный?
— Да нет, не злопамятный, только обиду, пролитую мою кровь честного католика, не прощаю.
— Поступай как угодно, но смотри, чтобы тебе физиономию еще лучше не разукрасили.
— Ну, уж я им задам такую взбучку, что ввек не очухаются, — злобно проворчал Матеуш, стиснув зубы от обуявшей его злости. Даже синие пятна на его лице побагровели.
Кароль, одевшись, пошел будить друзей.
Их уже не было.
— Матеуш, господа давно ушли?
— Пан Баум встал в девять, позвонил домой, чтоб прислали лошадей, и сразу уехал.
— Ну и ну! Чудеса творятся!
— А пан Мориц ушел в одиннадцатом часу. Велел уложить ему чемодан и отнести к ночному курьерскому.
— Покличь тех людей.
«Да что это со мною?» — подумал Кароль, растирая себе виски.
Голова была тяжелая, ему явно нездоровилось. По телу пробегала нервная дрожь. Сидеть на месте не хотелось, но и мысль о том, чтобы идти куда-либо, вселяла отвращение.
Происшествия этой ночи театр, ложи, Люция, кабачок, телеграмма, Мориц и Баум — все это вертелось у него в мозгу, то возникая, то исчезая, и оставалось лишь чувство тоски и усталости.
Он загляделся на стройную хрустальную вазу, покрытую красивым золотым рисунком: золотые французские лилии на фоне густо-пурпурного хрусталя, сквозь который просвечивали солнечные лучи, отбрасывая на кремовую шелковую скатерку кроваво-оранжевые блики.
«Чудесное сочетание», — подумал он, но смотреть сразу же расхотелось.
— Слава Иисусу Христу!
Он повернулся к вошедшим.
— А, вы из Курова. Принесли письмо от барышни?
Он протянул руку и вдруг заметил, что она пожелтела.
— А как же, есть письмо. Дай-ка, мать, вельможному пану, — серьезно ответил мужик в белом кафтане, обшитом по швам черной тесьмою, в штанах с поперечными красными, белыми и зелеными полосками, в синей жилетке с латунными пуговицами и сорочке, стянутой красным шнурочком; он стоял в дверях, выпрямившись, держа обеими руками баранью шапку и прижимая ее к груди; голубые глаза строго глядели на Боровецкого, он то и дело резким движением головы откидывал назад светло-русые, как мятая конопля, вихры, падавшие на тщательно выбритое лицо.
Женщина достала конверт из-под десятка платков, которыми была повязана, и, поклонившись Каролю в ноги, подала его.
Быстро пробежав письмо, Боровецкий спросил:
— Так ваша фамилия — Соха?
— Точно, Соха, ну-ка, мать, скажи ты, — проговорил мужик, толкая женщину локтем.
— Истинная правда, он Соха, а я его жена, и пришли мы просить вельможного пана нижинера взять нас на фабрику и… — Она запнулась, посмотрев на мужа.
— Да, просить работу, ну-ка, мать, скажи все по порядку.
— Да вот, отец и барышня пишут мне про вашу беду. Погорели вы, это верно?
— Точно погорели, ну-ка, мать, расскажи все как было.
— А было так, вельможный пан, все вам скажу, как на духу. Была у нас хата, сразу за усадьбой, на краю деревни. Мой-то землицы купил два морга да двадцать пять прентов[12], это нам старый пан, отец вельможного пана нижинера, продал, и заплатили мы целых триста злотых. Прокормиться с этого не прокормишься. А все же картошка своя была, корову держали, в хлеву всегда кабанчик сытый хрюкал, конь был, мой-то хозяин извозом занимался, возил людей в местечко, на поезд, евреев, к примеру, тоже возил, иной раз и рубль давали. А меня барышня все в усадьбу кликала, то постирать, то полотно ткать, а то когда корова телится. Прямо святая барышня-то у нас, Валека нашего так выучила, парень теперь знает и по-печатному и по-писаному, и в книге, что на золотом алтаре, каждую страницу прочитать может; службу всю знает, и когда ксендз Шимон службу правит, так Валек при нем министрантом. А парню нашему только десятый годок. — И она остановилась, чтобы утереть фартуком нос и проступившие от умиления слезы.
— Истинная правда, сыну моему Валеку точно десятый годок, ты, мать, говори все по порядку, — степенно подтвердил мужик.
— А как же, десятый пошел то ли с Зельной, то ли еще с Севной[13].
— Говорите побыстрей, у меня времени мало, — попросил Боровецкий; хотя этот бессвязный рассказ и наскучил ему и слушал он невнимательно, однако терпеливо сидел, зная, что крестьянам, главное, надо дать выговориться, высказать все свои печали, к тому же они были из Курова.
— Говори, мать, что дальше было, видишь, вельможному пану некогда.
Роман В. Реймонта «Мужики» — Нобелевская премия 1924 г. На фоне сменяющихся времен года разворачивается многоплановая картина жизни села конца прошлого столетия, в которой сложно переплетаются косность и человечность, высокие духовные порывы и уродующая душу тяжелая борьба за существование. Лирическим стержнем романа служит история «преступной» любви деревенской красавицы к своему пасынку. Для широкого круга читателей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник рассказов лауреата Нобелевской премии 1924 года, классика польской литературы Владислава Реймонта вошли рассказы «Сука», «Смерть», «Томек Баран», «Справедливо» и «Однажды», повествующие о горькой жизни польских бедняков на рубеже XIX–XX веков. Предисловие Юрия Кагарлицкого.
Янка приезжает в Варшаву и поступает в театр, который кажется ей «греческим храмом». Она уверена, что встретит здесь людей, способных думать и говорить не «о хозяйстве, домашних хлопотах и погоде», а «о прогрессе человечества, идеалах, искусстве, поэзии», — людей, которые «воплощают в себе все движущие мир идеи». Однако постепенно, присматриваясь к актерам, она начинает видеть каких-то нравственных уродов — развратных, завистливых, истеричных, с пошлыми чувствами, с отсутствием каких-либо высших жизненных принципов и интересов.
Продолжение романа «Комедиантка». Действие переносится на железнодорожную станцию Буковец. Местечко небольшое, но бойкое. Здесь господствуют те же законы, понятия, нравы, обычаи, что и в крупных центрах страны.
Лауреат Нобелевской премии Владислав Реймонт показал жизнь великосветского общества Речи Посполитой в переломный момент ее истории. Летом 1793 года в Гродно знать устраивала роскошные балы, пикники, делала визиты, пускалась в любовные интриги. А на заседаниях сейма оформляла раздел белорусских территорий между Пруссией и Россией.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Ясунари Кавабата (1899–1972) — один из крупнейших японских писателей, получивший в 1968 г. Нобелевскую премию за «писательское мастерство, которое с большим чувством выражает суть японского образа мышления». В книгу включены повести «Танцовщица из Идзу», «Озеро», роман «Старая столица». Публикуются также еще неизвестная широкому читателю повесть «Спящие красавицы» и рассказы. Перевод Нобелевской речи писателя «Красотой Японии рожденный» печатается в новой, более совершенной редакции.
«Свет мира» — тетралогия классика исландской литературы Халлдоура Лакснесса (р. 1902), наиболее, по словам самого автора, значительное его произведение. Роман повествует о бедном скальде, который, вопреки скудной и жестокой жизни, воспевает красоту мира. Тонкая, изящная ирония, яркий колорит, берущий начало в знаменитых исландских сагах, блестящий острый ум давно превратили Лакснесса у него на родине в человека-легенду, а его книги нашли почитателей во многих странах.
В сборник известного египетского прозаика, классика арабской литературы, лауреата Нобелевской премии 1988 года вошли впервые публикуемые на русском языке романы «Предания нашей улицы» и «»Путь», а также уже известный советскому читателю роман «»Вор и собаки», в которых писатель исследует этапы духовной истории человечества, пытаясь определить, что означал каждый из них для спасения людей от социальной несправедливости и политической тирании.
Известный драматург и прозаик Джордж Бернард Шоу (1856-1950) был удостоен в 1925 году Нобелевской премии «за творчество, отмеченное идеализмом и гуманизмом, за искрометную сатиру, которая часто сочетается с исключительной поэтической красотой».Том «Избранных произведений» включает пьесы «Пигмалион» (1912), «Святая Иоанна» (1923), наиболее известные новеллы, а также лучший роман «Карьера одного борца» (1885).* * *Великими мировыми потрясениями была вызвана к жизни пьеса Шоу «Святая Иоанна», написанная в 1923 году.