Земля обетованная - [220]

В свою очередь, немцы и евреи за ненависть к себе платили презрением к «шляхтичам-полячишкам», якобы лишенным деловых качеств, предпринимательских способностей. Предубеждения и предрассудки были взаимными — реальность была весьма сложной.

Однако Реймонт нередко упрощает ее, впадает в схематизм. Портреты поляков, немцев, евреев в его изображении слишком резко очерчены и порой пристрастны, хотя и передают градус конфликта. Немец в романе — трудяга, еврей — мошенник, а поляк, разумеется, мечтатель, идеалист.

Герои без устали толкуют о польской душе, о польской нравственности, о честном польском предпринимательстве: поляк-миллионер не станет обсчитывать рабочих, снижать качество товара ради быстрой наживы, поджигать свою фабрику в расчете на большую страховку.

В то же время Морицу Вельту писатель отказывает в совести на том основании, что он еврей, а в уста Боровецкого вкладывает слова: «Я ариец, а ты семит, вот в чем разгадка».

Но в романе, в его многоголосии, в столкновении взглядов, поступков, характеров разгадка не так проста.

В польских консервативных кругах в конце XIX в. роман Реймонта приняли с энтузиазмом: ведь писатель атаковал не капитализм, а немецких и еврейских капиталистов. Однако внимательный читатель неизбежно должен был бы добавить: и польских.

В «Земле обетованной» совершенно очевидно противоречие между декларациями героев-поляков о морали и их действиями.

Поляк Стах Вильчек — начинающий делец (не случайно фамилия у него Вильчек, т. е. молодой волк — Реймонт часто использует анималистические сравнения, эпитеты, метафоры), пожалуй, самый отвратительный персонаж романа: хищный, злобный, жаждущий власти и наслаждений.

И напротив — дочь еврейского миллионера Меля Грюншпан, умная, непосредственная, полюбившая поляка, с которым ей не суждено соединиться из-за национальных предрассудков, — одна из героинь, которой Реймонт горячо симпатизирует.

Завершая роман, он пишет в письме другу: «Я сделал несчастной Мелю, но я не мог дать ей ни капли счастья, ни капли того, что хотел бы дать и чего от всего сердца желал. Я должен быть неумолим. Мне ее искренне жаль».

«И Боровецкого мне жаль, — продолжает Реймонт. — Слишком часто тот ради успеха преступал мораль, сокрушал свое уступчивое сердце, удушал свою чувствительность». Был не «поэтом», как пристало поляку, но «купцом». А жаль — идеал был бы к лицу Боровецкому. И Реймонт уступает: в своеобразном эпилоге неустрашимый Боровецкий становится рефлектирующим героем. Он понимает, что «загубил свою жизнь», что «искал в «земле обетованной» миллионов, а не счастья и сам себя обокрал». Он решает сделать счастливыми других: открыть приют для детей рабочих. Это преображение, само по себе замечательное, кажется, однако, не вполне убедительным. Боровецкий в эпилоге таков, каким он должен быть, но не таков, каков есть на самом деле.

Неистовый обличитель Реймонт, столь ярко живописующий страсть и грех, жестокость и поражения, вдруг снижает накал повествования, ослабляет напряжение, замедляет темп — словно на время поддается столь частому в польской романистике дидактизму, добровольно отказывается от творческой свободы, которую завоевал для себя тяжелым трудом.

Все лодзинские противоречия, так выразительно описанные в романе, находятся как бы «внутри» глобального конфликта — он является определяющим во всем творчестве Реймонта, — конфликта между природой и цивилизацией.

Лодзь конца прошлого столетия показана в «Земле обетованной» социально, экономически, даже топографически точно. Как уже было сказано, роман может с лихвой удовлетворить исторический интерес читателя. Но «Земля обетованная» — не бесстрастный документ и не «роман среды», не «производственный роман». Это — роман антиурбанистический. Роман — послание.

Город является здесь в зловещей цветовой палитре: черный, свинцово-серый, гнило-зеленый, белесый, землистый. Еще нестерпимее его звуковая атмосфера: вой, гул, грохот, скрежет, лязг, хрип. Город-чудовище, город-спрут. Сдавив человека «каменным кольцом», он умерщвляет его душу, превращает в кровавое месиво его тело. Символично, что в схватке рабочего Малиновского и фабриканта Кесслера в маховом колесе погибают оба — город уничтожает и тех, кто его ненавидит, и тех, кто заворожен его бешеным водоворотом.

Библейская «обетованная земля», «хорошая и пространная, где течет молоко и мед», оборачивается землей проклятой, «истекающей златом и кровью»: «Пустели деревни, исчезали леса, оскудевала земля, пересыхали реки, на свет появлялись младенцы, и все ради насыщения этого Молоха, который перемалывал своими могучими челюстями человеков и творенья их рук. Ему подвластны были земля и небо, и, одаривая жалкую горстку людей несметными богатствами, он тысячи обрекал на голод и непосильный труд».

Реймонт ищет спасения. И предлагает спасение.

Назад в деревню с ее простой, спокойной, одухотворенной жизнью.

Назад к благоуханной земле с ее зелеными нивами.

Назад к благословенной и вольной природе.

Реймонт призывает очиститься от скверны цивилизации — в духе Ж. — Ж. Руссо, Дж. Рескина и Т. Харди. (Не случайно то, что первый русский перевод «Земли обетованной» был опубликован в 1903 г. в журнале «Русское богатство», критиковавшем капитализм с позиций защиты интересов крестьян.)