Земля обетованная - [22]

Каролю было известно, что у пани Цукер нет любовника, — во-первых, потому что она еврейка, а во-вторых, потому что в таком городе, как Лодзь, где все, начиная с миллионеров и кончая последним винтиком в гигантской производственной машине, должны трудиться, должны целиком отдаваться работе, было поразительно мало истинных донжуанов и мало возможностей для того, чтобы соблазнять и покорять женщин.

Вдобавок, будь там что-то, об этом бы наверняка знали и говорили.

«Есть ли у нее еще и душа?» — думал он, вспоминая дикую, неудержимую пылкость Люции. «Ах, зачем мне это, да еще теперь! К черту любовь! Обременять себя такими путами, когда мы собираемся основать фабрику в кредит. И все же…»

Он задумался, пытаясь отыскать в своем сердце любовь к ней и убеждая себя совершенно искренне, что любит ее, что его увлекла любовь, а не банальная чувственная вспышка здорового, неистрепанного организма.

«Будь что будет, игра стоит свеч», — подумал он.

Кучер повернул и остановился на углу Спацеровой, перед синагогой.

V

Ресторан, куда приехал Боровецкий в поисках Морица, стоял за синагогой, в глубине двора, окруженного с трех сторон, будто каменными коробками, пятиэтажными конторскими зданиями, с четвертой же был небольшой сквер с зеленой оградкой, примыкавший к высоченной красной кирпичной стене какой-то фабрики.

В глубине двора, возле самой этой стены, стоял небольшой флигелек, в окнах его светились огни, и оттуда слышался громкий, похожий на ослиный рев, гул голосов.

«Ого, да тут вся банда в сборе», — подумал Боровецкий, входя в продолговатый, с низким потолком зал, настолько темный от табачного дыма, что в первые минуты, вглядываясь в сизый туман с тусклыми золотистыми шарами газовых ламп, он никого не мог разглядеть.

Вокруг длинного стола толпилось несколько десятков мужчин, они кричали, громко переговаривались, хохотали, пели, и вместе со звяканьем посуды и скрежетом битого стекла это создавало такую сложную и шумную мешанину звуков, что стены дрожали и было невозможно что-либо разобрать.

Но вот шум немного стих, и хриплый, пьяный голос на одном конце стола затянул:

Агата! Ты как княгиня здесь живешь, Агата!

Агата! Тебя целую страстно я, Агата!

Агата! Зато ты пива мне нальешь, Агата!

— Агата! — ревела толпа на все голоса и на все лады, заглушая Бум-Бума, который был и сочинителем и главным исполнителем этой на редкость дурацкой песенки, но сколько он ни выкрикивал следующие куплеты, никто его не слушал, все орали:

— Агата! Агата!

— Ля-ля-ля! Агата! Тра-ля-ля-ля! Агата! Цып-цып-цып, Агата! — старался Бум-Бум.

Песенка действовала возбуждающе — одни начали ударять тростями по столу, другие швыряли кружки об стену, разбивали их об печь, иным этого было мало, они стучали стульями по полу и, зажмурив глаза, будто слепые, орали:

— Агата! Агата!

— Господа, заклинаю Богом, потише, еще полиция ко мне нагрянет! — умолял испуганный хозяин.

— Вам надо, чтоб было тихо, так мы заплатим! Барышня, пожалуйста, одно пиво!

— Эй, Бум-Бум, а ну-ка спой! — кричали Бум-Буму, который, поправляя обеими руками пенсне, прошел в соседний зал к буфету.

— Давай, Бум-Бум, а то я не слышу, — сонно бормотал кто-то, лежа на столе, уставленном батареей бутылок с вином и коньяком, кофейными чашками, портерными флягами, кружками и усыпанном осколками стекла.

— Агата! Агата! — вполголоса напевал какой-то конторский служащий и спьяну отбивал тростью такт по столу.

— Ну, ну, развлекаются истинно по-лодзински, — прошептал Кароль, ища глазами Морица.

— А, инженер! Господа, вот и фирма «Герман Бухольц и Компания»! Значит, мы в полном сборе. Барышня, всем по коньяку! — прокричал высокий дебелый немец.

Он широко взмахнул рукой, хотел еще что-то сказать, но тут ноги у него подкосились, и он рухнул на стоявшую позади кушетку.

— Да, вижу, компания веселая.

— Все наши бурши собрались.

— А мы всегда так: коль пить, то дружно, а коль работать, то на-кася выкуси.

— О да, все дружно, как сказал тот, ну как же его звать, который сказал: «Гей, плечо к плечу, и дружно цепью!»

— Украсим себе брюхо или серьгою — ухо, — подхватил чей-то голос.

— Тише, господа. Бродягам, собакам и людям Шаи — вход воспрещен! Запишите это, пан редактор, — кричал кто-то, обращаясь к высокому тощему блондину, который, меланхолически восседая в середине зала, обводил выпуклыми, словно бы стеклянными, бессмысленными глазами увешанные олеографиями стены.

— Мориц, у меня к тебя очень серьезное дело, — шепнул Кароль, присаживаясь к Вельту и Леону Кону, которые пили вдвоем отдельно от прочих.

— Денег надо? Вот бумажник, — пробормотал Мориц, выставляя внутренний карман сюртука. — Или нет, подожди, пойдем в буфет. Ах, черт, я совсем пьян! — крякнул он, тщетно стараясь держаться прямо.

— Может, пан инженер посидит с нами? Выпьем, а? Есть водочка, коньячок!

— Прикажите подать поесть, я голоден как волк.

Кельнерша принесла горячие сардельки, ничего другого в буфете не осталось.

Боровецкий принялся есть, не обращая внимания на веселое общество, — кругом выпивали, болтали.

Тут была почти одна молодежь, типичная для Лодзи молодежь из контор и складов, немного фабричных техников и других специалистов.