Земля обетованная - [20]

Незаметно летели часы в глубокой ночной тишине, в этом будуаре, сквозь стены которого не проникал ни единый шорох внешнего мира; они были поглощены друг другом, своей любовью, тонули в некоем облаке восторга, в обессиливающей атмосфере этой комнаты, где все дурманило голову — ароматы, звуки поцелуев, бессвязные, пылкие слова, шелест шелка, рубиново-изумрудные слабеющие отсветы, приглушенные тона обоев, таинственно поблескивающие безделушки, которые вдруг загорались в неровном, мерцающем свете и словно начинали шевелиться, потом опять меркли в густеющих сумерках, и только Будда светился странным сиянием, да все более смутно и таинственно глядели поверх него с павлиньих перьев сотни глаз.

IV

Было около четырех, когда Боровецкий очутился на улице.

Кучер, не дождавшись его, поставил лошадь в конюшню.

Дул сильный ветер, с такой яростью налетая на лужи, что грязь брызгала на заборы и на узкую тропку для пешеходов.

Боровецкий вздрогнул от этого холодного, сырого, пронизывающего ветра.

Минуту постоял он у дома, ничего не видя в темноте, кроме тускло мерцающей грязи и черных, громоздящихся вдалеке зданий да фабричных труб, едва различимых на фоне серого мглистого неба, по которому с огромной быстротой неслись тучи, похожие на клочья грязного хлопка.

Боровецкий был все еще под впечатлением происшедшего, он то и дело останавливался и, прислонясь к забору, силился собраться с мыслями. По временам дрожь сотрясала его, он еще чувствовал объятия Люции, его губы горели, он прикрывал глаза, зонтом нащупывая перед собой, где земля потверже; был он как пьяный, и только яростный лай собак за заборами окончательно отрезвил его и нарушил ту странную тишину в душе, наступающую после чрезмерного возбуждения.

— Куровский, наверно, уже спит, — с досадой прошептал он, вспомнив, что должен был пойти в «Гранд-Отель» сразу же после театра, — Как бы мне за эту забаву не поплатиться фабрикой! — И он ускорил шаг, уже не обращая внимания на грязь и выбоины.

Только на Пиотрковской удалось остановить дрожки, Боровецкий приказал поскорей ехать к отелю.

— Да, телеграмма! — воскликнул он, внезапно вспомнив о ней, и при свете фонаря прочитал ее еще раз. — Эй, поверни-ка обратно и езжай по Пиотрковской прямо.

«Возможно, он уже дома», — подумал он о Морице, и лихорадочный жар снова охватил его.

Приказав кучеру на всякий случай подождать у дома, он торопливо позвонил у входа.

Никто не открывал, и это так разозлило Боровецкого, что он оборвал звонок и стал изо всех сил стучать в дверь. Наконец, очень не скоро, Матеуш отворил.

— Пан Мориц дома?

— Как пошел на шабаш, так, верно, евреи не отпустили. Что? Говорите, пан Мориц?

— Пан Мориц дома? Отвечай же! — в бешенстве закричал Боровецкий.

Матеуш, совершенно пьяный, шел за ним со свечой в руке, в одном белье, с заплывшими глазами; все лицо его было в пятнах запекшейся крови и в синяках.

— Пан Мориц, спрашиваете? Ага, понимаю, пан Мориц!

— Скотина! — воскликнул Боровецкий и с размаху ударил его по лицу.

Матеуш покачнулся назад и стукнулся головой о входную дверь.

Морица не было, в столовой на широкой оттоманке спал Баум, одетый и с папиросой в зубах.

На столе, на полу, на буфете стояло множество порожних бутылок и тарелок, а труба самовара была обвита длинной зеленой вуалью.

— Ого, видно, Антка была, славно повеселились. Макс, Макс! — закричал Боровецкий, расталкивая спящего.

Макс и бровью не повел, продолжая громко храпеть.

Наконец, видя, что его усилия тщетны, Боровецкий, которому надо было выяснить, где Мориц, разъярился, схватил Макса за плечи, приподнял и поставил на пол.

Макс, раздраженный тем, что его будят, повалился на стул, потом схватил этот стул и швырнул его на стол.

— Эй ты, обезьяна зеленая, не смей будить! — рявкнул он, затем наиспокойнейшим образом опять улегся на оттоманку, стянул с себя сюртук и, накрыв им голову, продолжал спать.

— Матеуш! — чуть не в отчаянии позвал Кароль, убедившись, что Макса разбудить не удастся.

— Матеуш! — крикнул он еще раз, направляясь в переднюю.

— Иду, пан инженер, бегу, только вот свеча куда-то подевалась, все ищу ее, ищу, сейчас иду, — отвечал тот хриплым пьяным голосом, будто сквозь сон, пытаясь подняться с полу у порога, где он после оплеухи Боровецкого сразу уснул.

С трудом встав на четвереньки, Матеуш опять рухнул ничком и, точно пловец, замахал руками.

Боровецкий поднял его, повел в столовую, прислонил к печке и стал спрашивать:

— Где ты напился? Сколько раз я тебе говорил, если напьешься, прогоню к чертям. Ты слышишь, что я говорю?

— Слышу, пан инженер, слышу, ага, вроде это пан Мориц, — бормотал Матеуш, тщетно пытаясь обрести равновесие.

— Кто тебе морду расквасил? На свинью похож.

— Кто мне морду расквасил? Мне-то, эээ… нет, пан инженер, никто не расквасил, мне никто морду не может расквасить, я бы, эээ… пан инженер, тому кости переломал, в морду дал, и конец, капут, чистая работа, эээ, черт!

Видя, что с пьяным не договоришься, Боровецкий принес графин с водой и вылил всю воду Матеушу на голову.

Матеуш вертелся, вырывался, но немного протрезвел и, утирая рукавами посиневшее, в кровоподтеках лицо, тупо захлопал веками.