Земля обетованная - [211]

— Если под этим подразумевать миллионные состояния, то безусловно да. Вы уже почти у цели, Мориц наживет миллионы любой ценой, Макс заработает их честно, если, конечно, Вильчек его не облапошит.

— Я слышу упомянули мое имя! — подходя к беседующим, воскликнул Стах Вильчек.

Как компаньон Макса, он был теперь вхож в общество и, порвав с прежними знакомыми, благодаря деньгам и наглости, шел напролом к цели.

— Мы говорим: Макс наживет состояние, если вы не облапошите его, — шутливо заметил Куровский.

— Своего не упущу… — прошептал Вильчек и, облизнувшись, как кот на сметану, пустился любезничать с дочерью Кнаабе — барышней с ничем не примечательной, заурядной внешностью, за которой давали двести тысяч приданого.

Муррей так комично заигрывал с ней, такие забавные говорил комплименты, что та от души смеялась.

В большой гостиной, разместившись на возвышении, задрапированном красным фризом, оркестр заиграл вальс.

Из буфета, из боковых комнат, из скрытых портьерами оконных ниш появились неприметные фигуры фабричных служащих, приглашенных, чтобы развлекать дам, и начались танцы.

А Кароль в одиночестве бродил по ярко освещенным, с безвкусной роскошью меблированным гостиным. Несколько десятков гостей совершенно затерялись в огромной квартире, и из всех углов ее, из-за тяжелых драпировок и цветочных гирлянд выглядывала, скаля желтые зубы, цепенящая скука.

Он испытывал непреодолимое желание бежать отсюда, затвориться у себя дома или, как в былые времена, закатиться с Баумом, Куровским и Вельтом в какой-нибудь кабак и за кружкой пива в дружеской беседе обо всем позабыть.

Но приходилось это скрывать и, разыгрывая из себя радушного хозяина, занимать гостей, улыбаться, расточать комплименты дамам, а в довершение всего следить за дорогим тестем, чтобы тот, поелику возможно, не выставлял себя на посмешище, да не забывать перекинуться несколькими словами с Мадой. И еще доглядывать за прислугой, потому что, кроме него, этого никто не делал.

Мюллерша норовила забиться в угол, чувствуя себя неловко в нарядном шелковом платье посреди невиданной роскоши и множества незнакомых людей, и, когда она бочком пробиралась по гостиной, никто не обращал на нее внимания.

Вильгельм весь вечер напролет пил с приятелями в буфете, а, завидев Кароля, лез к нему целоваться: с недавних пор он души в нем не чаял.

А Мада?

Она была на седьмом небе от счастья. Ничего и никого, кроме мужа, не замечая, все время искала его, а найдя, надоедала нежностями.

В полночь изнемогший от усталости Кароль подошел к Яскульскому — тот в парадном костюме был на свадьбе чем-то вроде мажордома.

— Нельзя ли поторопиться с ужином — гости скучают, — сказал Кароль.

— Раньше положенного времени никак нельзя, — с важностью ответил шляхтич. Он уже порядком выпил, но на ногах держался твердо и, покручивая ус, свысока поглядывал на фабрикантов. — Ишь, шантрапа! — бурчал он себе под нос, что, однако, не мешало ему усердно им прислуживать.

Наконец, в большой, поражавшей великолепием столовой подали ужин.

Столы ломились от хрусталя, серебра и цветов.

Кароль сидел рядом с раскрасневшейся, как пион, женой и терпеливо выслушивал тосты, заздравные речи и сальные шуточки в свой адрес.

В конце ужина за столом воцарилось безудержное веселье, и гости до того разошлись, что полезли к Каролю целоваться, и тому волей-неволей приходилось обнимать этих толстяков с лоснившимися от жира физиономиями, которые набрасывались на еду, как оголодавшие волки, и, как в бездонные бочки, вливали в себя вино. А когда Маду увели обряжать в чепец, им завладели разные тетушки, двоюродные сестры и прочие родственники и свойственники.

Это была мука мученическая, к тому же у него разболелась голова, и он поспешил вырваться из нежных, но цепких объятий. И чтобы немного освежиться, стереть с лица следы слюнявых поцелуев и побыть одному, он удалился в оранжерею.

Но не тут-то было! Едва он сел на диванчик за каким-то разросшимся растением, как в оранжерею украдкой поодиночке стали пробираться разные личности, в том числе фабриканты, и разбредались в поисках укромных уголков.

Последним трусцой прибежал старик Мюллер и исторг содержимое своего переполненного желудка на клумбу цинерарий с гроздьями ярких, как драгоценные камни, цветов.

И Боровецкий поспешил уйти оттуда.

В столовой, где, кроме прислуги, никого уже не было, он стал свидетелем другой сцены: вдрызг пьяный Матеуш бранился с Мюллершей из-за того, что та, устрашась его грозной мины, довольно робко распорядилась убрать в буфет остатки ужина и бутылки с недопитым вином.

— Ей-Богу, не дело вы говорите, пани… Нынче наш праздник… Мы барина нашего оженили… и объедки после швабов доедать не станем… — Он стукнул кулаком по столу и указал ей на дверь. — Ей-Богу, пани, ступайте-ка лучше спать, а с вином мы сами управимся… потому как наш барин оженился, нам и пировать. Эй, слуги, налейте вина!.. Это я, пан Матеуш, вам приказываю, а не послушаетесь, в морду дам — и дело с концом! Холера вам в бок! Выпьем за здоровье моего барина, а бутылки об печь, за дверь…

Мюллерша в страхе убежала, а Матеуш, развалясь в кресле и стуча кулаком по столу, говорил заплетающимся языком: