Земля обетованная - [174]

— Кама, милая Кама! Девочка моя дорогая! — взволнованный и растроганный, говорил он, целуя ей руки.

Но Кама вырвалась, спрятала в ладонях лицо и, рыдая, говорила:

— Я вас больше не люблю! Если бы вам было плохо, я пошла бы за вас… в огонь… на смерть… Гадкий, нехороший человек… Обманщик!..

Она плакала навзрыд. А Горн, не зная, как подступиться к ней, пытался оправдываться, но она не желала ничего слушать. И хотя он был тронут, ее ребячество смешило его. Он сел рядом на кушетку, но она, подхватив на руки собачку, вскочила.

— Куси его, Пиколо! Куси! — приговаривала она. — Он — гадкий обманщик! И Кама его больше не любит.

Горн улыбнулся и пошел к двери, так как завыли фабричные гудки, возвещая конец перерыва.

— Как, вы даже не хотите со мной попрощаться? И не считаете нужным извиниться? Она вскочила, утирая слезы. — Ах, так! Я вас знать больше не желаю! И буду ходить гулять с Малиновским, Кшечковским, с Блюменфельдом и вообще, с кем мне заблагорассудится. Да, да, вот увидите! И не воображайте, пожалуйста, будто я дорожу вашим обществом…

— Мне это безразлично. В «Аркадии» гораздо приятней проводить время, чем с Камой.

— И мне безразлично. Целуйтесь, напивайтесь до чертиков…

— Итак, прощайте! Мы расстаемся навеки! — патетически произнес он и вышел.

Сердито, с каменным равнодушием смотрела она ему вслед, но когда за ним закрылась дверь и на лестнице послышались удаляющиеся шаги, ей сделалось страшно, что он в самом деле никогда больше не придет.

И увидев в окно, как он перешел на другую сторону улицы и исчез за углом, она с плачем упала на кушетку.

— Пиколо, дорогой единственный друг, какая я несчастная! — причитала она, прижимая к груди собачку.

Но плакать не хотелось, и, пригладив перед зеркалом волосы, она степенной походкой подошла к тетке, взяла ее за руку и с таинственным видом увлекла за собой в гостиную.

— Все кончено! — трагически сказала она, бросаясь тетке на шею. — Мы больше никогда не увидимся с Горном. Боже, какая я несчастная!

Но видя, что тетка не выказывает никакого сочувствия, отстранилась и обиженно, с упреком спросила:

— Как, тебе не жалко меня?

— Ах, Кама, оставь свои глупости!

— Панна Кама, поцелуйте меня на прощанье! — сказал Мориц, выглядывая из передней.

— Пускай вас Пиколо поцелует! — воскликнула она и с собачкой на руках кинулась к двери, но Мориц поспешил удалиться.

На улице Мориц замешкался, думая, под каким бы предлогом отложить визит к Гросглику и нет ли у него более срочного дела. Вот надо бы с Кесслером повидаться, хорошо бы зайти сперва домой.

В конце концов, пересилив себя, он вошел в контору банкира.

— Патрон у себя? — поздоровавшись, спросил он у Вильчека.

— Да. Он уже несколько дней посылает за вами.

— Ну как, покончили с Грюншпаном?

— Еще только начали: до пятнадцати тысяч дошли.

— И это еще не конец? — удивился Мориц.

— На полпути остановились.

— Смотрите, Вильчек, не просчитайтесь. Я вам добра желаю.

— Вы ведь сами советовали не уступать.

— Я? Впрочем, не помню. Но во всем надо знать меру! — недовольно сказал он, так как поприжать Грюншпана советовал Вильчеку, когда еще не имел намерений относительно Мели, а теперь это его рассердило.

— Приходите в контору к Боровецкому подписать контракт на поставку угля.

— Спасибо… Большое спасибо!.. — Обрадованный Вильчек крепко пожал ему руку.

— Но предварительно я хочу с вами поговорить.

— Скажите, сколько я вам за это должен?

— Это мы обсудим потом. У меня есть на вас другие виды. Через полчаса я отсюда выйду, вы проводите меня, и мы потолкуем.

Мориц не спеша снял пальто, потер руки и выглянул на улицу; там внезапно потемнело, и пошел дождь, барабаня по окнам.

«Будь, что будет», — подумал он, входя в кабинет банкира.

Тот при виде его вскочил с места.

— Как вы себя чувствуете, дорогой пан Мориц? — воскликнул он, целуя его. — Я очень беспокоился о вас! Нехорошо оставлять друзей в неведении. Мы все очень волновались. Даже Боровецкий справлялся о вас.

Морица позабавила такая трогательная забота.

— Ну как шерсть? Право, я очень по вас соскучился.

— Благодарю. Вы добрый человек.

— Кто же может в этом сомневаться? Только вчера я пожертвовал двадцать пять рублей на летнюю колонию для детей рабочих. Вот, прочтите. — И он подсунул Морицу газету. — Ну как шерсть? — нетерпеливо повторил он.

— Вам известно, как поднялась цена на земельные участки и как вздорожал кирпич?

— Как же, как же! Мы этим тоже немного занимаемся. Скоро в Лодзи начнется большое строительство. А про Гросмана вы знаете? — понизив голос, спросил банкир.

— Полиция…

— Ша! Ша!.. — зашикал он, озираясь по сторонам, и даже выглянул за дверь, чтобы убедиться, не подслушивает ли кто. — Его вчера чуть было не арестовали, сказал он на ухо Морицу.

— А я вчера вечером, как только приехал, слышал, что его таки арестовали.

— В Лодзи любят сплетничать и совать нос не в свое дело. Все-то им надо знать! На Гросмана донесли, но никаких улик против него нет. Он чист, как я.

Мориц усмехнулся.

— Не понимаю, зачем полиция вмешивается в частные дела!

— Ваши интересы это тоже затрагивает?

— Там моих целых тридцать тысяч! Он бы как-нибудь выкарабкался! Несчастье с каждым может приключиться. Горят и фабрики, и товар. Конечно, банку накладно выплачивать такую страховку. Да, кому не везет, того и пожар не спасет.