Земля обетованная... - [33]

— Тот самый? — спросил кто-то. — Неужели?!

— Тот самый и, пожалуйста, без «неужели»… — тяжело вздохнул толстяк и, понизив тон, добавил: — Да. Но об этом теперь… ша!

Среди окруживших толстяка слушателей прокатилась волна возбужденного шепота. Послышались голоса:

— Тише!

— Не мешайте!

— Дайте человеку говорить!

— Так это же очень интересно-о! Оттуда — и живой?!

— Живой? Интересно?! — в тон переспросил ювелир. — Так «интересно», что не приведи господь кому-либо и когда-либо испытать подобное… И уж если что интересно, так это как раз то, что едешь себе тихо, спокойно, солидно и, главное, законно, не как контрабандист или фанфаронщик какой-нибудь с завихрениями в голове, а со всякими там шифс-картами, талонами, купонами-шмалонами, с паспортом, с визой и всем, что должно быть в кармане порядочного человека. И вот тут вдруг появляются уже не «прелестные» молодцы Адольфа Гитлера, чтоб их хватила кондрашка, и даже не твои конкуренты, — они тоже неплохо умели выпускать кишки, — а самые близкие, самые родные по крови люди и среди бела дня, среди синего моря и ясного неба сдирают с тебя те самые золотые часы с алмазами и золотую цепь с бриллиантами!.. Так как, нравится вам это?

Со всех сторон послышались восклицания:

— Что значит «сдирают»?

— Просто так? Ни с того ни с сего?

— Свои? Неужели?

— Неужели сюда, неужели туда, — раздраженно ответил толстяк, — а содрали, не сказав даже «будьте здоровы»! Содрали так, как с овцы шкуру, вместе с мясом… Вот полюбуйтесь! — и он обошел круг слушателей, потрясая оторванным куском лацкана, свисавшим с отворота пиджака.

— Вэй-эй-й! — воскликнул кто-то. — Похоже, что это-таки так!..

— И конечно, опять терпишь! — продолжал толстяк. — А какой, скажите пожалуйста, выход у тебя? Ты ведь благоверный человек и обязан покорно воспринимать «божью волю»… Но если ты все же надеешься, что на этом мытарства окончены, то ты такой же идиот, каким был в Варшаве, когда имел богатейший, битком набитый товаром магазин и во всем себе отказывал… Выясняется, что тебе еще суждено, как благоверному и терпеливому еврею, чудом быть спасенным от того, чтобы не уйти на дно моря! Это тоже, должен вам сказать, удовольствие не из великих… Однако вы же можете спросить, где и как все это случилось? Так я не открою вам большого секрета, если скажу, что имело это место не в открытом море, не в бурю или шторм, а почти у самого берега, в тихую и ясную погоду!.. Вы понимаете, что это значит?

Ювелир перевел дыхание, оглядел застывших в изумлении людей и с еще большим жаром продолжал:

— И все это, когда ты уже проплыл целое море, где качало и тошнило, воняло и коптило, где рекой лились слезы и даже кровь, а кругом стоял стон и ужас?! Казалось бы, хватит! Так нет. Надо, чтобы еще и стреляло… А как стреляло, люди благоверные! В тысячу раз хуже, чем на самой настоящей войне… Я видел, что творилось в Польше. Но там хоть ты был на суше, мог как-то выкрутиться, если у тебя работали мозги, мог чего-то кричать… На худой конец мог куда-то бежать — на то у тебя имеются ноги. А тут что? Бездонное море и бескрайнее небо. Можешь сколько угодно кричать, даже вопить «ацилу!»[49]. Можешь сколько сил есть бежать, но все равно ты останешься на месте и никому нет дела до тебя… Как до лампочки!

Люди сочувствовали толстяку, переглядывались, иногда шептались, но тишина быстро устанавливалась, как только он начинал говорить о чем-то новом.

— Однако и это, оказывается, не самое страшное. Тебя еще поджидает взрыв… И пароход тонет… С людьми, конечно. В живых, между прочим, никто не остается… Прелестно, нет? И как там получилось, как случилось, что ты в конечном счете опять уцелел, сейчас не будем выяснять. Ни к чему это. Одно скажу: заварилась каша… Чтоб она уже лучше застряла в глотке у тех, кто ее задумал заваривать!..

— Вэ-эй-ей-ей! — с ужасом воскликнул кто-то в кругу. — С ума же можно сойти!

— А вы думаете, что?! И сходили-таки с ума!.. Но ни к чему сейчас об этом… Как бы то ни было, а ты уже снова рад, что успел унести ноги, дай им бог здоровья! Не первый раз выручают… И вот тут-то, слышите, люди?! — воскликнул он неожиданно и притопнул ногой. — Именно тут, где повсюду, можно сказать, текут молочные реки в кисельных берегах, где земля от края до края медом пропитана; где небо днем и ночью ниспосылает людям манну, тебя хватают, да так хватают, будто ты кого-то обворовал, и бросают, как скотину, в автомобиль, чтоб он горел в огне вместе с шофером, как он хорошо возит людей!.. Но куда? Зачем? Для чего? Никто ничего не знает. Опять, как на пароходе: едешь ни живой ни мертвый… Наконец-то среди ночи куда-то приехали. Темно так, словно в глаза чернила налили. И вдруг в лицо тебе ударяет такой луч света, что можно ослепнуть! От неожиданности ты уже думаешь, что либо земля треснула и черт выскочил из бездны, либо небо раскололось и сам великий Моисей снизошел к людям! Ты уже не шевелишься, не дышишь и никого не видишь. Перед тобой луч света и больше ничего! Но зато ты слышишь голос… Пс-с-с, какой это голос, люди-и! Заслушаешься… Сладкий, мягкий, нараспев, как кантор в синагоге на «симхат-тора»