Земля незнаемая - [99]

Оттрапезовав, Мстислав вышел во двор. Над Тмутороканью сгущались сумерки. Дальние белёсые облака окрасились в багряный цвет. По верхушкам деревьев, по крышам теремов солнце разбрасывало последние лучи. Тихо, спокойно в крепости, и только снизу, от пристани, доносились разноязыкие выкрики чужеземных моряков.

У боковых хором, где жила меньшая дружина, под открытым небом накрывали столы. Из поварни в тяжёлых жбанах выносили еду, разливали по глиняным мискам. Стряпухи готовились кормить отроков. Мстислав окликнул стоявшего у крыльца Василька:

— Проводи-ка меня к деду.

Они пересекли двор, низко кланяясь дверям, чтобы не Стукнуться о притолоку, вошли в камору Путяты. Увидев князя, старик обрадовался, попытался подняться. Мстислав положил ему на плечо руку, присел на край ложа:

— Что за недуг свалил тя, Путята?

Старый десятник вздохнул, медленно заговорил:

— Многие лета прожил я, князь Мстислав, и тело моё во шрамах. Видно, настал час уйти на покой, дать отдых костям немощным. — Путята передохнул, снова заговорил: — Нынче же прошу, князь, отпусти меня в Киев. Хочу умереть на родной земле, где могила отца моего.

Мстислав замахал рукой:

— Рано, дед, о смерти речь ведёшь.

Нет, — покачал головой Путята, — чую её.

— Пройдёт твоя хворь, — упрямо возразил Мстислав. — Однако ежели ты в Киев надумал воротиться, не держу. По своей воле пришёл ты в Тмуторокань, по своей и уходишь. Но не пущу, пока не пойдёт гостевой караван со стражей. С ними отправишься.

— Князь Мстислав, — подал голос молчавший до этого Василько, — дозволь и мне со стариком. Привык я к нему.

Мстислав поднялся, нахмурился:

— Ну, коли и ты, Василько, надумал, та и те такой же ответ, что и деду Путяте. — Не сказав больше ни слова, он покинул камору.

К ночи жара спала и с моря потянул свежий ветер. Расстегнув рубаху, Мстислав подставил ему грудь. Злость и обида на Василька прошла незаметно, оставалось ещё сожаление, что не будет с ним верного гридина да старого Путяты. И он, и Василько были частью его родной киевской земли. Оттуда они пришли с ним, Мстиславом, туда и уходят. Но уходят без него…

— О чём, князь, печалишься? — раздался за спиной вкрадчивый голос.

Мстислав круто повернулся. В сумерках узнал Обадия. Ничего не ответил ему, но хазарский купец сам заговорил:

— Князь, прости меня за дерзкие слова, но как смею я скрывать то, что видят мои глаза.

— Какую ещё паутину плетёшь ты ныне, Обадий?

— Не гневись, князь, а приглядись к воеводе. Отчего мужа зрелого одолевает грусть-тоска?

— Ты на что намёки даёшь, купец? — Мстислав цепко ухватил Обадия за плечи. — Говори, не таи!

Хазарин струсил, но князь подтащил его к себе, приблизился лицом к лицу:

— Ну?

— Воевода-то по княгине страдает, вижу я…

— Врёшь, пёс! — Мстислав гневно оттолкнул купца, бросился к хоромам Усмошвеца, и не услышал он, как Обадий злорадно хихикнул ему вслед…

Ян готовился ко сну, когда Мстислав, толкнув ногой дверь, с шумом ворвался в опочивальню. Качнулся желтоватый язычок плошки. Князь заговорил глухо:

— Верный ли тот слух, воевода?

— Ты о чём речь ведёшь, князь? — Усмошвец недомённо встал.

— Разве и не знаешь? — Мстислав усмехнулся недобро. — Говорят, жена моя приглянулась те?

Ян вскинул голову, глянул князю в глаза. Потом заговорил медленно, отчётливо:

— Слушай меня, князь Мстислав. Да, то так! Кто сказал те о том и как ему стала ведома моя тайна, не знаю, но, видно, злой он человек, раз замыслил внести разлад меж нами. Я говорю те, князь, хочешь ты того или не хочешь, любовь моя в моей душе. О ней знать только мне, и то моя радость и моя печаль. Прости, князь, Добронрава твоя жена, и я её честь завсегда уберегу, в том моё слово.

Мстислав протянул ему руку:

— Верю тебе, Ян! Теперь жалею, что в тот раз хазарского купца Обадия помиловал. Ну да не беда…

4

Базилевс Василий делит ложе с племянницей Зоей. В том нет греха для божественного. Император может иметь не одну наложницу-рабыню, но кто из них сравнится умом с Зоей! С ней базилевс забывает о летах, а разум его становится гибким.

По ночам, когда Зоя покидает опочивальню императора, в огромной, озарённой свечами приёмной, где с утра допоздна толпятся византийские вельможи, её дожидается паракимомен Иоанн. Тщедушный старец, первое лицо при императоре и его верный пёс, он злобен и не умеет прощать обид.

Раньше, когда Иоанн не был паракимоменом, его называли Славином. Теперь только недруги помнят это имя да Иоанн не забыл, как мальчишкой, оскоплённого, привезли его в Константинополь откуда-то с Дуная…

В полуночный час в приёмной пусто, каменными изваяниями замерли у двери опочивальни телохранители. Склонившись в поклоне, Иоанн пропускает любовницу базилевса, бесшумно плетётся следом. Она проходит, не замечая паракимомена, шурша шёлковыми одеяниями, и запах благовонных масел надолго повисает в залах.

Иоанн ненавидяще смотрит ей в спину. Разве женщина несёт добро базилевсу? Он, паракимомен, никогда не знал женщин и презирает их.

Каждый раз, когда Иоанн следует за Зоей, она чувствует его взгляд. Но для неё паракимомен раб и червь, недостойный внимания.

Они проходят анфиладу дворцовых залов, минуют опочивальню Константина, и когда Зоя скрывается в своих покоях, Иоанн поворачивает назад. Завтра, если базилевс соизволит, он расскажет ему об этом. Но паракимомен скроет от императора истинную мысль, он заговорит о Зое, и лицо его будет излучать радость.