Земля несбывшихся надежд - [39]

— Она слишком красива, — сказал он, покашляв в большой коричневый с белым носовой платок. Мистер Веллупилайя сказал, что не может гарантировать ее безопасность, потому что вокруг слишком много японцев. Пока он ел мамин банановый пирог, он рассказал, что скоро в школу приедут японские учителя.

— Они грубые и вульгарные, — сказал директор. И он не сможет их контролировать; не нужно забывать, что в Китае они насиловали всех, кто только попадался на их пути. Вот его точные слова: «Я бы не стал оставлять в одной комнате кошку и блюдце с молоком и закрывать при этом дверь».

Маму не нужно было дважды предупреждать. Мохини не стали обрезать волосы, но она осталась под домашним арестом и совсем перестала выходить из дома. Мохини стала нашим секретом, перестав существовать вне стен нашего дома. Мы никогда не говорили о ней при посторонних. Она была как сундук с драгоценностями, который был спрятан под домом. И вся наша семья лгала, чтобы защитить ее. Никто не видел, в какую красавицу она превратилась. Она не могла днем даже выйти на веранду или погулять во дворе, чтобы подышать свежим воздухом. Почти три года она оставалась в своем тайнике, и даже соседи забыли, как она выглядит. Мама боялась, что кто-то расскажет о ней японцам, чтобы что-то получить взамен или просто из зависти. Времена были тяжелые, а в такие времена трудно рассчитывать даже на тех, кого раньше называли друзьями.

Однажды, уже в сумерках, Мохини сидела на ступеньках крыльца, а мама причесывала ее. Как волны чистейшего черного шелка, ее волосы ложились на спину. Пока мама ровняла этот черный шелк, в лучах заходящего солнца я заметила старшего сына заклинателя змей. Его латаная одежда была для него мала, обнажая бронзовые загорелые руки, в которых он держал корзины. Парень, наверное, охотился за мышами или небольшими ужами, которыми собирался кормить своих кобр, а вместо этого нашел наше самое дорогое сокровище. Он неподвижно стоял, не сводя глаз с Мохини. Он был босой, волосы грязные, но его глаза, в которых отражалось заходящее солнце, были как два глубоких колодца. Резкое движение моей головы привлекло внимание мамы. Она инстинктивно заслонила собой Мохини.

— Уходи прочь! — рявкнула она на парня.

Секунду тот продолжал стоять, зачарованный увиденным: великолепными волосами, молочно-бледной кожей, а потом в секунду пропал, как будто испарившись в желтой жаре. Я посмотрела в лицо матери и увидела там страх. Это был не тот страх, который люди испытывали перед непонятной магией заклинателя змей или проснувшейся рептилией. Огонек страсти, который вспыхнул в глазах этого юноши, заставил маму испытать страх перед красотой моей сестры. И правда, Мохини была как прекрасная разноцветная птичка, которая слетает с вершины дерева высотой в несколько десятков метров, и кружится вокруг его кроны, напевая песни и роняя яркие пестрые перья, которые летят за ней, как хвост кометы. Мама была избранной, хранительницей этой яркой птички. Что еще она могла сделать, кроме как спрятать в клетку ее красоту, от которой дух захватывало? И эта птичка находилась в маминой тюрьме до того момента, пока не выпорхнула оттуда навсегда.

У меня до сих пор осталось в памяти, как мы с Мохини идем из школы, одетые в одинаковые платья, и едим шарики мороженого с сиропом. Нужно было есть быстро, чтобы оно не растаяло в руках. Мы никогда не говорили маме о мороженом, потому что у Мохини были ужасные приступы астмы и ей нельзя было есть холодного. Поэтому мы ели эти ледяные шарики, только когда на улице было нестерпимо жарко. Астма у Мохини была действительно серьезной. Когда шел дождь, даже небольшой, мама приходила в школу с зонтиком и забирала нас, и мы втроем шли домой. Мохини — под большим черным зонтиком, я — под маленьким зонтиком из пропитанной воском коричневой бумаги, от которой сильно пахло каким-то лаком, а мама — под дождем. Мне кажется, что втайне ей нравилось, когда большие теплые капельки воды падают ей на голову. Каждый раз, когда мы возвращались домой, там уже ждала чашечка свежеприготовленного имбирного сока, от которого шел специфический резкий аромат. Мама разбавляла сок горячей водой, добавляла в напиток чайную ложечку темно-коричневого дикого меда и неповторимый аромат заполнял всю кухню. Мама передавала чашку Мохини и ждала, пока та не выпьет до дна. Я с каким-то благоговейным трепетом наблюдала, как сестра пила этот напиток. Мне кажется, что он ей очень нравился.

Помню, что он очень нравился и Муи Цай. Добрая и обиженная Муи Цай. Мне кажется, она была искренне привязана к моей матери, но мама была настолько преданна своей семье, что в ее жизни не оставалось места для подруги, которой и нужно-то было лишь немного любви и понимания. Мама всегда была поглощена тем, чтобы ее дети представляли собой образец великолепного воспитания. Бедная Муи Цай! Она часто бывала грустной, но в те времена еще не была сломленной. Она сломалась потом, когда ею, как игрушкой, забавлялись ее хозяин и хозяйки. После этого она уже не была грустной. Я думаю, что она сошла с ума от горя. Она ушла туда, где у нее будет много детей и где она сможет всех их оставить себе.