Земля несбывшихся надежд - [153]

Опиум обещал изумительные грезы. Я думала о Нише, а в бамбуковой роще шумел ветер. Он вздыхал и нашептывал. «Не делай этого», — говорил он. «Никогда», — соглашалась я, но мои руки уже зажигали масляную лампу и наносили мазок сырого опиума на стеклянную воронку. Из трубки поднимался благоуханный синий дым, заполняя комнату. Да, да, я знаю. Томас Де Куинси тоже предупреждал меня, но было невозможно не поддаться сладкому искушению. Скажите, как я могла сказать «нет» музыке благоухания и тому, чтобы проживать сто лет за одну ночь, — хотя и знала, что все это закончится ужасом тысячелетий в каменном гробу, сползанием сквозь сточные воды и зловещими поцелуями крокодилов. В конце концов, что еще осталось, кроме грез?

Бабушка умерла. Я все еще не могу в это по-настоящему поверить.

В ее маленьком доме толпилась масса людей. Они сидели, стояли, прислонившись к стенам, приглушенно разговаривали и пели немелодичные религиозные песни старыми, надтреснутыми голосами. Я и представить не могла, что бабушка знала стольких людей. Думала, что это могли быть только ее друзья из храма. Никто не плакал, кроме тети Лалиты. Даже я не плакала. Все мои слезы были спрятаны где-то очень глубоко, там, где я и сама не могла их отыскать. Я понимала, что устроила из своей жизни ужасную путаницу, и хотела уйти вместе с бабушкой. Меня удерживала здесь только Ниша. Я чувствовала, как она держится за меня своими маленькими пальчиками с крохотными ноготками, которые, как маленькие лезвия, врезались в мое тело, но с каждым днем небо на улице становилось все более серым, а опиум — все более сладким. Нет, на похоронах я не думала о синем дыме. Было бы ужасным кощунством поддаться такому искушению в момент прощания с бабушкой. Если бы она могла слышать мои мысли, ее душа стала бы оплакивать мою бедную, пропащую жизнь.

Папа суетился вокруг, стараясь сделать как можно больше, чтобы помочь, но, когда встретился со мной глазами, подошел и присел рядом на корточках.

— Ты же знаешь, я был ее любимцем, — сказал он, глядя через дверь на то место, где раньше стояло огромное дерево рамбутан. Новые бабушкины соседи были вынуждены спилить его, когда увидели трещины на стенках бетонных сточных канав вокруг своих домов и испугались, что корни дерева разрушат фундаменты их домов.

— Да, она мне много раз говорила это.

— Я не был ей хорошим сыном, но я любил ее. Мы вместе перенесли страдания при японцах.

Я внимательно посмотрела на него. Бедный папа, каким ущербным было его восприятие. Он не просто не был хорошим сыном — он был ужасным сыном. Он разбил ее сердце и вел себя в точности как враг, в которого, по предсказанию прорицателя из зеленой палатки, он и должен был превратиться. Бабушка же была как скала перед лицом яростных морских волн. Но было уже действительно слишком поздно, и больше не существовало причин перевоспитывать его.

— Мы вместе страдали во время войны, — продолжал он. — Я спрятал мамины драгоценности на кокосовой пальме. У меня единственного хватало смелости забираться на самую ее верхушку. Никто, кроме меня, не мог для нее это сделать. Я был в этом доме мужчиной. Она обращалась ко мне по любому поводу, и я никогда ей не отказывал. Просыпался раньше всех в доме, чтобы отнести молоко торговцам чаем, возделывал участок и отвозил зерно такуссы мельникам. Все это я делал ради нее. Справедливо, что она любила меня больше всех.

Он снял свои очки и вытер глаза. Мой дорогой, замученный папа! Тщательная выборочная подборка воспоминаний погубила его. Неожиданно он встал и широкими шагами вышел из дома, на залитый ярким солнечным светом задний двор. Все наши жизни были перекрученными и уродливыми. Когда папа улыбался, у него на подбородке появлялась ямочка, но я не видела ее годами. Я видела, как он, не проронив ни слова, прошел мимо Нэша. Мои брат и отец испытывали друг к другу взаимное презрение. Было видно, как во дворе папа разговаривал с тетей Лалитой. Он хотел постирать вещи, которые замачивались в большой красной бадье.

Тетя Лалита покачала головой.

— Нет-нет, я сама постираю позже. Я уже давно привыкла стирать все сама, — запротестовала она.

— Еще один, последний раз я хочу постирать то, что носила мама, — настаивал папа, снимая свою рубашку и часы. Он положил часы на старый точильный камень, на котором они с Мохини много лет назад размалывали бобы, и начал стирать. Я вспомнила, что тетя Лалита когда-то рассказывала мне о том, как папа стирал одежду. Он не просто отбивал ее о гладкий камень. Все его тело при этом выгибалось дугой, так что вещи долго летели по воздуху, вокруг разлетались капельки воды, которые ловили в себя солнечный свет и сияли, как драгоценные бриллианты. Мне было видно тетю Лалиту, которая, наблюдая за ним сейчас, стояла рядом, и я знала, что она думает о том же, что и я: мой папа был богом воды.

На кухне тетя Анна помогала обмывать тело бабушки, уложенное на ее любимую скамью. Это была добротно сделанная замечательная вещь, которая привела бабушку в восторг, когда она приехала в Малайзию. Теперь скамья поддерживает ее, мертвую, Эта скамья переживет всех нас. Я точно знаю, что она переживет и меня. Мое время сочтено. Это правда, что я чувствую ноготки Ниши, скребущие по моему телу, но на самом деле она удерживает меня не так уж сильно. Моя жизнь угасает. Обнаженное мертвое тело было прикрыто скатертью, и тетя Анна вместе с тремя другими женщинами обмыла бабушку. Я крепче прижала к себе притихшую Нишу. Я поцеловала ее в макушку, а когда она вопросительно подняла на меня глаза, улыбнулась ей.