Земля несбывшихся надежд - [127]

Я все вспоминаю, как дедушка приходил в дом в Куантане, чтобы дать маме деньги. Тогда мы сидели на веранде и ели один банан на двоих. Он был безумным человеком: отдавал мне банан, а сам ел полоски, которые отрывал с внутренней стороны кожуры. Говорил очень мало и выглядел потерянным.

Мама объяснила, что это потому, что дедушка боится бабушки Лакшми. Помню, я еще подумала, что наша бабушка Лакшми, должно быть, ужасная женщина.

Так в течение долгих лет я была убеждена, что эти люди, любившие по какой-то загадочной причине только мою сестру, а не меня или моего брата, были в точности такими, как о них говорила мама, — отвратительные и скверные. Очевидно, для ее лютой ненависти была весомая причина. Когда маме очень больно и ее лодыжки раздуваются, становясь похожими на футбольный мяч, она заставляет меня сидеть на краю ее кровати и слушать ее воспоминания и истории о немыслимых несправедливостях, которые взвалились на нее. От ее рассказов у меня голова кружится.

Иногда совсем неожиданно она с невероятной силой обнимает мое полное тело своими отекшими руками и колотит меня, будто мягкую игрушку, о свою твердую грудь так, что мои руки болтаются из стороны в сторону.

— Посмотри на меня! — кричит мама отчаянно. — Посмотри, что эта ведьма сделала со мной. Это из-за нее я стала таким жестоким созданием. Я была хорошим человеком до тех пор, пока она не вошла в мою жизнь со своей ложью и обещаниями. — Она отодвигает мое ошеломленное лицо от своей твердой груди и пристально смотрит в мои ошарашенные глаза. — И это хорошая жизнь? — спрашивает она злобно. Потом хватается за голову руками и причитает, как плакальщицы на китайских похоронах. Я беспомощно слушаю пронзительный долгий крик и чувствую облегчение от того, что я не общаюсь с людьми, способными на такое.

Кроме того, я уверена, что мама права. За этой необычно светлой кожей дяди Севенеса скрывается жуткая гниль. Да он не больше, чем вульгарный циник, а бабушка Лакшми — просто алчное чудовище, истинная зависть которой по отношению к маме коренится в нездоровом кровосмесительном влечении ее к моему отцу. Тетушку Анну нужно избегать любыми путями, потому что она ханжа в худшем понимании этого слова. Ее ласковая застенчивая улыбка скрывает глубоко коварные мысли. Часто Нэша приглашали стоять рядом со мной у кровати и признавать, что двое других, тетушка Лалита и дядя Джейан, — два недалеких отвратительных человека, на которых лучше не обращать внимания.

И все же, когда Димпл возвращается, отдохнувшая и сияющая, с новой формой к началу школьного года, новым портфелем в форме коробочки, книгами и заполненным карандашами пеналом, который купила ей недалекая тетушка Лалита, от чувства, что нас с Нэшем там не принимают, становится так больно, как если бы я провела по коже наждачной бумагой.

И это неприятие всеобъемлющее и стоит на часах ночь за ночью и день за днем. Как тогда, когда у Димпл была корь, и бабушка Лакшми звонила маме сказать, чтобы она связала вместе несколько веточек с листьями мелии и поводила ими по ее коже. Она сказала, что это уменьшит зуд, но мама грубо ответила бабушке Лакшми, что та говорит ерунду и что не верит в такую старомодную чепуху, и в любом случае, где, скажите на милость, она должна была найти листья мелии.

Тогда листья мелии доставили по почте. Они очень помогли. Димпл прикладывала их к телу, и зуд прошел. Потом корью заболели мы с Нэшем, но никто не положил для нас листья мелии в почтовый ящик. Какой подлой и мелочной показалась мне тогда наша бабушка!

— Она совсем не любит нас? — спросила я папу.

— О Белла, — ответил папа разгневанно. — Большое дерево мелии растет во дворе мистера Кандасами через две двери.

Я была согласна с мамой. Разве дело было в этом? Мама была такой сердитой, что чуть было не отказалась отправить Димпл к бабушке Лакшми на декабрьские каникулы, самые долгие и лучшие каникулы в году. Из-за этого мама с папой жутко спорили, но я слышала, как он зашел в комнату Димпл и приказал ей не волноваться, потому что она поедет к бабушке Лакшми, ведь она очень хорошо сдала экзамены.

Да, меня и это возмущало. Сестра была папиной слабостью. Чем больше он пытался это скрыть, тем более очевидным это становилось. Он обращался с ней так, будто она принцесса, сделанная из сахарной ваты. Так нежно, так аккуратно, будто боится отломать маленькие розовые сахарные сердечки, украшавшие ее белый наряд принцессы.

Потом был этот китайский мальчик, которому она нравилась в пятом классе. Я никогда никому не говорила этого, но он и мне нравился. Я часто сидела под деревьями около столовой и наблюдала, как он сморит на Димпл, не обращавшую на него никакого внимания. Я слышала, его папа был очень богат. Наверное, так и было, если шофер мог привести такую огромную коробку конфет для нее. Однажды я достала записку, которую он ей написал, и прочла неразборчивый почерк. Как быстро тогда стучало сердце в моей полной зависти груди!

Потом она начала записывать свою «вереницу грез». Горы кассет в ее коробке под кроватью все росли, и однажды я, устроившись поудобнее, решила их послушать. И вдруг я увидела себя со стороны: лягушка, выглядывающая в узкую щель под скорлупой кокосового ореха, где она живет, не задающая вопросов и довольная тем, что мир должен быть маленьким и темным. Я увидела, как богата жизнь тех, кто любит Димпл.