Земля необетованная - [30]

Заковский со злостью бросил письмо на стол.

– А эти честные и преданные власти граждане признаются у нас во всех грехах. Ну, и каких последствий нам надо ожидать, Ефимович?

– Хм… Смелый наш Михаил Александрович, – хмыкнул майор. – Знает, что не тронем его. А последствия… Не посадят нас с тобой наша система, придёт время, посадят правдолюбы, хреновы. Что за жизнь, товарищ комиссар? Сажаешь их сажаешь… За тот год пополнили лагеря ГУЛАГА четырьмя сотнями тысяч … А их всё больше и больше. В этом году и поболе будет.

– Куда уже больше. Маленков40 на январском Пленуме заявил, что в первом полугодии прошлого года из партии исключено было двадцать четыре тысячи коммунистов, а во втором – более семидесяти. Это как понимать, товарищи? – заорал он в зал. В Куйбышевском обкоме, дошло до полной ликвидации части партийных организаций, а в Крымской республике репрессированы все секретари обкома партии, председатели правительства и президиума, секретари райкомов и ещё масса граждан… Не лучше дело и в других областях страны. Кто у нас руководит страной, партия или НКВД? В зале, помню, тревожный гул покатился…

– А то они не знали…

– Знали, конечно, а кто не знал точных цифр – догадывался. В общем, в зале шум, крики с мест… В назидании другим, Постышеву41 влепили строгий выговор и тут же освободили от должности первого секретаря. Мужик аж обалдел от такого поворота судьбы. Постышев, он что выдумал? Ликвидировал у себя в области тридцать райкомов партии на том лишь основании, что из партии были исключены и арестованы некоторые члены этих организаций.

– Слышал я о том скандале. Мы тоже ему помогли, внесли свою лепту – арестовали в его области не один десяток партийных начальников. Толи ещё будет, Леонид Михайлович. В наших тюрьмах уже сидят около трёхсот тысяч следственных заключённых…

– Не все же политические…

– Нет, конечно. Полно уголовных и должностных…

– Я думаю, Маленков не зря затеял тот разнос партийным секретарям: мол, умерьте свой пыл, намекнул он. Маленков и в нашу сторону ногами топал. Итак, говорит, свыше двух миллионов человек в тюрьмах и лагерях сидят и по делу, и без… Центральный Комитет недоволен работой НКВД. Чует моё сердце, разборки у нас внутри большие начнутся скоро. Собственно, идут уже…

Комиссар нахмурился.

– Не поверишь, майор, надоело всё! К чёрту, к чёрту бросить бы всё и уйти, испариться, умчаться в небытие, чтобы никто не нашёл.

– Куда уйти, Леонид Михайлович?!.. Найдут… Очнитесь! Вспомните друга нашего Виктора. Вы сами его дело вели.

– Да-да, – Витька… Японский шпион… Бред, какой-то… – прошептал Заковский. Он вспомнил тот допрос друга.

Комиссар тогда удалил следователя и машинистку из допросной камеры. Последние слова своего товарища перед расстрелом, он помнил…

«Знаешь, Леонид, – тяжело вздохнув, вдруг не по теме стал шептать Виктор, с трудом открывая распухшие от побоев губы.

– У каждого человека, – не часто, но наступает потребность оглянуться назад, побыть тем, кем ты был когда-то. Хочется оказаться в своей далёкой беззаботной юности: милой, с её, как теперь понимаешь, бестолковостью, наивностью, и вечным сексуальным голодом. Помнишь нашу юность, Лёня? И с контрой боролись, и гуляли до утра, и на девок заглядывались…

Глаза Виктора заблестели, на ресницах появились слёзы.

– Помню, конечно. Ты уж прости меня Вить, только к делу это не относится. Давай по существу!

Словно не слыша друга-мучителя, мечтательно устремив свой взгляд куда-то в пустоту, отчего на его губах заиграла слабая, едва заметная улыбка, Виктор продолжил:

– Можно, конечно, представить себя совсем молодым, можно представить обстановку тех лет, знакомые лица вокруг себя, но блаженства не испытаешь…

– Почему?.. – вырвалось у Заковского непроизвольно.

– Да ведь мозг твой, Лёня, не захочет этими глупостями уже заниматься. Не сотрёт в одночасье он опыт, мудрость и хитрость с годами накопленные. Мозг наш сразу же начнёт критиковать всё вокруг себя. А про лица своих друзей, вообще, молчу: их не узнать.

Виктор с трудом поднял голову и посмотрел на своего товарища.

– Подсовывать мозг будет тебе характеристику на каждого и, как правило, редко на кого положительную.

Лёгкая судорога исказила лицо Виктора. Отдышавшись, он прошептал:

– И тогда ты с грустью поймёшь: очутиться в юности не лучшее желание перед смертью, тем более, когда у собственного затылка пистолетный ствол твоего старого друга. И этот друг заставляет тебя признаться, что ты японский шпион. Правильно говорят: предают только свои, а потому они вдвойне… – Виктор зашёлся тяжёлым, затяжным кашлем. Отдышавшись, он сквозь силу закончил фразу: – подлецы, потому как знают, что творят, предавая друга.

– Ну-ну, Виктор! Ты же признался, что вредил в пользу иностранной разведки.

С трудом, но Виктор растянул губы в презрительной ухмылке.

– И ты веришь?.. Потому, и говорю: – Что мой мозг о тебе должен думать? Что ты подлец, Леонид?

– Ты не прав, Виктор. Я выполняю свой долг и…».

Видение исчезло.

Настроение у комиссара, и без того мерзкое, упало вовсе.

– Что у тебя с «Агро-Джойнтом», что с этим Абрамом Брагиным, Владимир Ефимович? – чтобы как-то отвлечься, комиссар перешёл на официальный, деловой тон. – Ты у нас, вроде бы, специалист в еврейских вопросах.