Земля - [9]

Сидни потихоньку поднялся по лестнице. Лучшая спальня на первом этаже была предоставлена в распоряжение Мэйбел и Сидни; дети спали в комнате деда на втором этаже; дядя Роб жил на чердаке.

Горожанам, вероятно, не понять, почему дядя Роб, арендатор и единовластный хозяин фермы, устроился на чердаке, когда в доме было три хороших спальни. Очень просто: дядя Роб всю жизнь, с самого детства, спал на чердаке.

Взобравшись наверх по узкой, крутой, как отвесная скала, лестнице, Сидни постучал в дверь.

— Кто там?

Вопрос прозвучал резко и чуть тревожно. Сколько лет никто не стучался к дяде Робу?

— Это я, Сид.

— А, вот это кто, ну входи. Подожди, я отомкну дверь.

Впервые в жизни Сидни переступил порог этой комнаты. Жители гор во всех странах мира без приглашения не приходят и незваных гостей не жалуют.

Возможно, человеку привередливому или непривычному комната дяди Роба показалсь бы малопривлекательной. Освещалась она керосиновой лампой с криво обгоревшим, коптящим фитилем. Всю мебель составляла складная кровать, табуретка, умывальник и комод. Зато всякого хлама здесь было достаточно. На умывальнике, рядом с бутылкой яблочной водки и кувшином, которым так давно не пользовались, что он совсем высох, лежал каталог для выписки товаров почтой, несколько пакетов семян, одинокая калоша, клубок шпагата и медаль за участие в Испанской войне. Штукатурка обвалилась, и дранка проступила черными полосами по всему потолку и стенам.

А Сидни понравилось здесь — понравилась простота, отсутствие порядка, аккуратности, показной подтянутости, и он от души позавидовал царившей здесь холостяцком свободе.

Дядя Роб уже улегся, не утруждая себя излишними приготовлениями, — просто снял сапоги и верхнюю одежду. Он смотрел на гостя, удивленно моргая, но спросил довольно ласково:

— Ну, что, мальчик?

— Дядя Роб, я так рад, что снова сюда приехал, сказать тебе не могу!

— Гм!.

— Знаешь, я… Честное слово, я готов прыгать от радости, как жеребенок! Мои пациенты не узнали бы старого доктора! Дяд Роб, помоги мне. Мэйбел не хочет тут жить, заниматься хозяйством, а вот бы мы с тобой, как два компаньона, а? И ребятишкам очень хочется. До чего же я ненавижу окаянный город! И ребята тоже.

— Да?

— Факт. Гы разве не слышал? Они сказали, что готовы ходить в школу пешком. Пусть и кино не будет.

— Сид, ты научишься понимать детей, разве что когда станешь дедушкой. Детишки ведь охотно соглашаются на все, что им покажется занятным. Роб думает, страсть как приятно тащиться в школу пешком за две мили по снегу. Один раз попробует, больше не захочет.

Дядя Роб заложил руки под свою жилистую старческую шею, темневшую на серой подушке. Более длинной речи он, вероятно, не произнес ни разу в жизни. Лампа замигала, в углу возмущенно зашевелился паук.

— Нет, — сказал дядя Роб. — Не понравится ему это. Мне тоже не нравилось. Учитель часто драл. Не очень-то сладко — тащишься-тащишься по снегу, а учитель выдерет тебя за то, что опоздал. А еще — ишь ты, не вспоминал об этом лет тридцать, а то и все сорок, а сейчас вог вспомнил! — бывало, кто-нибудь из больших парней скажет: «Слабо лизнуть ведерко!» А мороз, поди, градусов тридцать, язык-то и прилипнет. Гак вся шкура и сойдет! Нет, не нравилось мне тут ничего, а уж домашнюю работу просто терпеть не мог.

— Роб, послушай! Я серьезно. Конечно, детям сначала покажется трудно, но они полюбят деревню и вырастут настоящими людьми, а не городскими хлюпиками. С ними затруднений не будет. Об этом я позабочусь. Но вот Мэйбел… Знаешь, Роб, я придумал, как мы ее обойдем. Прошу тебя, помоги мне. Поговори с уважаемыми женщинами в округе — с членами фермерской ассоциации, методистской церкви. Скажи им, мол, Мэйбел — шикарная столичная дама, всей округе будет лестно, если она переедет сюда. Она хорошая, но на лесть ее поддеть очень даже просто. В Бронксе она не бог знает кто. А если бы ваши женщины пришли и сказали, что считают ее важнее папы римского, может, это польстило бы ей, и она, может, и согласилась бы остаться тут насовсем. Вот если бы женщины пришли…

— Не придут они! — Дядя Роб поглаживал длинный щетинистый подбородок и шевелил пальцами ног в серых носках.: с ‹:

— Почему?

— Да потому, что наши женщины живо раскусят твою Мэйбел. Они теперь не такие темные, как были в твое время. Возьми, к примеру, миссис Крейг. Уже три года ездила зимой с мужем на машине во Флориду. Но не в этом дело. Вся штука в том, что я, пожалуй, заодно с Мэйбел.

— Как так?

— Сказать тебе по правде, никогда у меня не лежала душа к крестьянству. Тяжелая тут жизнь, Сид. Мне все хотелось держать лавочку в городе. Ты забыл, какая здесь тяжелая работа. А у тебя что-вылечить пару-другую зубов! Нет, не берусь я помогать тебе, Сид.

— Так. Ну, хорошо. Прости, что побеспокоил тебя.

Спускаясь в полной растерянности вниз, Сидни, который так редко молился, горячо взывал к небу: «Господи, неужели никто, кроме меня, больше не любит землю? Что же с нами будет? Ведь земля — источник нашей жизни!»

Он знал, что утром будет умолять Мэйбел побыть на ферме недели две и что она откажется. Это его последняя ночь здесь. И всю ночь он молча, медленным шагом бродил по проселочным дорогам, глядя на ветви пихт, отчетливые на фоне неба, печально качая головой и спрашивая себя, почему он не может освободиться от греховной тоски по земле, почему он не может стать таким же рассудительным, практичным и солидным человеком, как его отец, или Мэйбел, или дядя Роб.