Земля и люди. Очерки - [8]

«Этим и живем», — подумал Шуклин, словно он не только что приезжает в Топорики, а живет и вкалывает тут уже не первый год.

Опять он попал в такой час, когда в конторе совхоза пусто. Прошел длинным коридором, заглядывая в комнаты. Не совсем, конечно, было пусто в этом его будущем оффисе: в бухгалтерии, в плановом отделе служивые женщины понемногу, впрохладь принимались за свои дела. Но не с ними же Косте требовалось первым делом разговаривать.

В кабинетах директора и главного агронома двери были распахнуты настежь, и оттуда тянуло сквозняками: у уборщицы была привычка утром, наводя санитарный порядок, расхлобыстать все окна и двери.

И Костя вышел опять на вольный воздух, побрел по сельской улице.

В сельской улице в этот час, в эту пору года, не бывает многолюдно. Встречные, что помоложе, шли мимо, лишь коротко взглянув на него. Если попадались старухи, те размашисто, истово кланялись. Когда-то в этих краях существовал зря забытый обычай: молчаливым поклоном приветствовать незнакомого прохожего. Теперь этого обычая придерживались только старики.

Нового директора совхоза Игоря Алексеевича Рыжикова Костя Шуклин знал лишь мельком. Видал его в управлении, когда тот приезжал в область по делам. Но теперь издали, метров за двести, опознал, когда директор, перейдя через улицу, поднимался на крыльцо. И поспешил за ним.

Но Рыжикова на месте он опять не нашел. Лишь увидел, что тот идет по тропинке в дальний угол двора, где виднелось низкое закопченное здание котельной. И Костя подумал: не успеешь оглянуться, как зима накатится на здешние поля и долы. Вот и директор зачастил в котельную, где, наверное, еще много чего не готово к холодам.

К директору в то утро Шуклин так и не попал. Устерег, когда в свою комнату прошел главный агроном, а с ним разговаривать Косте было не менее нужно, чем с Рыжиковым. Пока они беседовали с главным, против подъезда остановился директорский «газик» с тентом, добела отцветшим на уральском солнышке. И Костя только успел машине вслед посмотреть из окна.

Главный агроном, усталый, ошалевший от сумятицы, обычной в уборочную кампанию, небрежно принял у него документ, не читая сунул в ящик стола. И Шуклин подумал: такой затюканный товарищ непременно затеряет документ.

— Прибыл, говоришь? Ну-ну, — рассеянно сказал главный. — В самое время.

— По-моему, если у вас много вакансий, то, когда бы свежий человек ни приехал, всегда будет «самое время».

Он знал, что в Топориках свободны должности, по крайней мере, троих специалистов. Так же было, впрочем, в других хозяйствах.

— Тяжело далась уборочная?

— Как сказать… Агроном в таком хозяйстве вроде пахотного вола. Слыхал, что когда-то в старину пахали на волах? Так вот, вол, я думаю, даже не понимал, тяжело ли, терпимо ли. Он просто знал, что больше его физических возможностей с него никто не спросит. Бесполезно, все равно больше, чем можно взять, с него не возьмут. А легкой жизни волик наш отродясь не имел.

— Мрачновато.

— Не знаю. Устал, может, поэтому. А уборочная нынче еще благодаря богу. Так у нас старухи оценивают. Бывает много труднее. Впрочем, она еще далеко не кончена. Еще в валках лежит хлебушек почти на третьей части нивы. За вывозку нас бранят…

Шуклин спросил: много ли еще надо вывезти зерна, чтобы рассчитаться? Главный назвал цифру, но, не зная всего объема, было не сообразить, как обстоит дело в натуре.

И Шуклин простодушно опять спросил: много это или мало по их техническим возможностям?

— Вот именно: по техническим. У нас тут на днях большое начальство было, провели оперативное совещание. И один наш остроумец сгоряча сказал: «Это уже пара пустяков. Это у нас собаки перетаскают». А из-за этой похвальбы вчера у нас отобрали полтора десятка прикомандированных грузовиков. Вот вам и «собаки перетаскают».

Зазвонил телефон. Главный с кем-то перекинулся двумя-тремя фразами насчет какой-то чечевицы тарельчатой. Что-то Шуклин не слыхал, чтобы в здешних хозяйствах сеяли чечевицу. Главный кинул трубку на рычаг, с удивлением глядя на него. Он уж забыл, конечно, о чем они только что говорили. Будто вспомнив, кто перед ним, спросил, какую работу Шуклин хотел бы избрать себе здесь в совхозе.

— А разве мне позволено выбирать?

— Вообще-то нам нужнее всего семеновод, — что-то прикидывая в уме, сказал главный.

— Знаете, я до некоторой степени почвенник.

— Я пока не спрашивал, кто вы есть, по своему личному интересу, — сухо поправил его главный. — Вам пока надо решить: хотите вы работать здесь у нас или согласны ехать в одно из отделений? В отделении агроном, как вам известно, и швец, и жнец… У нас здесь, впрочем, тоже вроде этого. Только здесь больше канцелярщины. Гектары да центнеры, планы да отчетность. В отделении — к землице ближе…

И Костя Шуклин начал помаленьку-полегоньку втягиваться в совхозную работу. Пока он был вроде подручного у главного агронома. И пока, действительно, это было то, что неуважительно называется у людей бумаготворчеством. Занимался он эти дни приведением в порядок агрономической документации, порядком запущенной. Костя знал, что это тоже работа, без которой не обойтись. Придет время, и непосредственное дело на полях его тоже не минует. Это как у топографов: есть полевой сезон, и есть камеральная работа — долгий зимний «вис» над чертежным столом.