Земля горячая - [82]

— О многом, Галинка, можно было бы рассказать, — заговорил он снова: — И про то, как попал в лапы колчаковцам, как от Имана до Владивостока везли меня эти сволочи в «эшелоне смерти», как пытали на допросах, водили на расстрел, — ей-богу, сам не знаю, как выжил, едва живой был, ноги перебиты шомполами. И все-таки бежал я в Сучан, к партизанам. После был комиссаром отряда, ну а потом уже… потом работал и учился… — Прищуренные глаза Иллариона Ерофеевича подернулись туманом, он весь ушел в воспоминания, и они, очевидно, были для него и приятны, и тягостны.

Я начала ругать себя за то, что вызвала его на такой разговор, но в это время где-то неподалеку зазвенел голос Саньки Бакланова:

— Тетя Галя, тетя Галя, смотрите!..

Мы обернулись. К нам шел Санька, а за ним ковылял Малыш.

— Тетя Галя, позовите Малыша, — попросил Санька.

Я тут же исполнила его желание:

— Малышка, иди ко мне.

Медвежонок уже сделал несколько шагов ко мне, как Санька, показав ему бутылку с молоком, поманил к себе. Малыш то порывался в нашу сторону, то, соблазненный молоком, пятился обратно к Саньке. И вдруг, будто решившись, заковылял к Саньке. Тот даже завизжал от радости.

— Ага, тетя Галя, ага, убедились?! Ведь он больше меня любит, убедились?

А медвежонок — и плут же! — подошел к Саньке, взял у него лапами бутылку с молоком и, вместо того чтобы сунуть ее немедленно в пасть, заторопился к нам, держа бутылку сзади, точь-в-точь как Санька.

Мы с Илларионом Ерофеевичем рассмеялись: больно уж забавной была эта сценка — Малыш с бутылкой, а за ним обескураженный Санька!

Медвежонок подошел ко мне, уткнулся мордочкой в ноги и заурчал, потом присел, деловито поднял бутылку, но тут же оглянулся и протянул ее Саньке. Тот сердито отмахнулся, и Малыш зачмокал сам с огромным удовольствием.

— Артист! — улыбнулся Илларион Ерофеевич.

А Санька дернул медвежонка за ошейник и сказал серьезно:

— Не артист, а предатель. Не буду я больше водить его гулять…

Ерофеев, пряча улыбку, похлопал Саньку по плечу.

— Какой же он предатель, Саня? Зверь, как и человек, любит ласку. Галина Ивановна-то, наверное, относится к нему лучше, чем ты, не дразнит?..

— Прямо уж лучше! — фыркнул Санька, покраснев от обиды. — Он все время со мной, даже в школу провожает, а как увидит тетю Галю, так к ней бежит.

Я нагнулась к Малышу, почесала за его ухом, потом отобрала опустевшую бутылку и сказала:

— Малыш, пора домой, иди да слушайся Саню.

Медвежонок, словно поняв меня, поднялся и подошел к Саньке.

— Видали! Он тетю Галю вон как слушается, а меня только передразнивает!

Санька и Малыш ушли, а мы остались на берегу.

— Так на чем же я остановился, Галинка? — спросил Ерофеев.

— На том, что вы работали и учились.

— Вот-вот, на этом самом. Теперь припомнил. Мои ровесники, Галинка, были ребята ухватистые, жадные до всякого дела, рабфаковцы. Теперь уже забыто это слово. Умели мы и уголь выгружать, и учиться. Не то что некоторые нынешние ветрогоны. Не дорожат минутой, работают спустя рукава и учиться не учатся…

Я уловила в голосе старика ворчливые нотки. «Ничего, сейчас успокоится», — подумала я, но Илларион Ерофеевич, наоборот, заговорил еще раздражительней:

— Возьми, скажем, этого самого Пышного. Он, если не ошибаюсь, твой друг еще по Панину?

— Да…

— Работает Пышный как будто неплохо, но какая радость от этого «неплохо» и ему самому и другим? С людьми, подражая Булатову, грубоват, заносчив и вообще держится так, будто ему все чем-то обязаны. Я вот не понимаю, как можно работать без искорки, без живинки. Ведь он же ну просто старик! Ей-богу, по работе судя, старик!

— Да не стоит сейчас о нем… — пытаясь успокоить Ерофеева, начала я.

— То есть как это не стоит? — круто повернулся ко мне рассерженный Илларион Ерофеевич и гневно сверкнул глазами. — Кто же будет их одергивать, как не мы?

— Илларион Ерофеевич, а вы бы поговорили с Пышным, посоветовали ему…

— Да разве он вникнет? — махнул рукой Ерофеев. Потом поднялся с бревна, глубоко вздохнул.

— Что это вы вздыхаете? — спросила я.

— Воздуха океанского набираюсь, сегодня думаю начать бой, вот и пришел на берег посоветоваться с батюшкой океаном…

Я улыбнулась. Посоветоваться с океаном! Хорошо сказано.

— Ну, а ты чего, курносая, шастаешь тут?

Я отвела взгляд в сторону.

— Да так… Гуляю, думаю…

— Вот видишь, «думаю». И тебе, значит, иногда приходится с океаном делиться мыслями.

— А с кем это вы, Илларион Ерофеевич, собираетесь бой вести?

— Разве не догадалась? Да все с ним, с Баклановым.

— С Баклановым?.. Из-за чего же? Ведь вы с ним друзья закадычные!

— Друзья мы дома. И войну я объявляю не Сашке Бакланову, а начальнику портофлота, хотя это одно и то же лицо.

— А из-за чего, если не секрет?

— А вот из-за чего… Подойди-ка сюда, — поманил он меня.

Я встала с бревна и подошла к нему.

— Видишь? — показал Илларион Ерофеевич рукой в сторону рейда.

Я увидела океанский простор, несколько белых, как лебеди, кораблей и катера, тянувшие баржи и плашкоуты.

— Видишь? — повторил Ерофеев.

Я пожала плечами.

— Что именно? Вижу океан, катера…

— Хорошо! Что они тебе говорят?

Я недоуменно посмотрела на Иллариона Ерофеевича.

— Пыхтят работяги катера, из сил выбиваются. Тяжело и командам. Вот что они говорят! Сейчас, в тихую погоду, еще туда-сюда, а вот как заштормит — взвоют ребятки. Помнишь зиму? Из-за чего вас тогда таскало по океану? Вы же чуть не погибли!..