Землетрясение в отдельно взятом дворе - [44]

Ну вот. И ведь с ней эфир не сделаешь, с этой прекрасной дамой под шубой… В плюшевых золотистых штанцах, как потом оказалось. Персонаж.

Пришлось делать репортаж с поэтом…

Исключение Мотя

Вчера был тяжеловатый день какой-то. Выяснилось, что из шестнадцати человек, которые играют в новогоднем представлении, есть только семь. Это если еще не считать, что из семи вокалистов было только четыре. Но мы все равно играли новогоднее представление. Все-таки пришли родители, бабушки, дедушки, крестные и, прижав руки к груди, покачивая головами, цокая языками, восхищались своими детьми. Собственно, дети могли вообще ничего не делать, а просто стоять нарядные на сцене и махать рукой родителям в зал. Или не махать, а улыбаться. Тоже считалось бы, что это прекрасно.

У меня в студии театра «Трудный возраст» есть мальчик Мотя. Мотя — исключение. Ему шесть с половиной лет, он высокий для своего возраста, полноватенький и очень умный. (Люди говорят, слишком.) Ужасно медлительный, зубки вперед, и хронический насморк. Его мама Рена — по-моему, она уже профессор, если еще нет, так будет, и понятно, в кого Мотя такой, — привела осенью ко мне мальчика и говорит: «Ну можно он у вас в театре будет, он так хочет. Ну как исключение, а? Тем более его никуда больше не берут, он… он, как это сейчас говорят… — Рена поправила очки, точь-в-точь как Мотя их поправляет каждые пять минут, и сказала слово так, как будто оно иностранное — вот так: — tormoz».

Я совершила над собой усилие и его взяла, исключение Мотю. Во-первых, я сразу увидела, что он не сценичный, не артистичный, никакой не актер и не будет, но он славный, интересный человек, личность, и этого было достаточно.

Чтобы вы поняли, кого я взяла, вот несколько фактов.

В мороз четырнадцать градусов Мотя после репетиции надел в гардеробной пальто, шапку и ушел домой. В балетках. На репетиции он приходит за час-полтора до начала, чтоб не опоздать. И ошивается по всему центру, пристает к людям и задает вопросы про белых карликов. Директор центра ему как-то ответил, что концерт лилипутов уже был. Тогда Мотя сказал, что это не про лилипутов, а про космос.

Однажды вечером на репетиции театра — там, где студенты и взрослые, — я вдруг обнаружила его сидящим в репетиционном зале в углу.

«Мотя!!! — заорала я. Было уже поздно, темно. — Мотя! Ты что здесь делаешь?! Почему ты не пошел домой еще четыре часа назад?!»

И Мотя поправил сползшие на нос очки и ответил: «Я задумался…»

Я схватила телефон, звук отключаю во время репетиции — там было семнадцать звонков от Мотиной бабушки.

Вчера Мотя в красной рубашечке, в очках, в соломенной шляпе с прутиком (он играл ленивого и толстого пастуха, который бранится с коровницей строгою)… У него одна строчка в представлении, одна всего! Этот Мотя пришел за два с половиной часа, нет, за два часа и тридцать пять минут до начала представления и съел мой мозг. Аккуратно отрезая понемножку, по мааааленькому кусочку и тщательно прожевывая. Он повсюду ходил следом за мной и спрашивал разные вопросы. Например: «А я правильно одет?», «Такая должна быть шляпа или загнуть?», «Воротничок пусть будет или застегнуть?», «А наш концерт сегодня или это репетиция?», «А можно я весь стишок расскажу сам? Я знаю, слушайте: вот дом, который построил Джек…» А на вопрос, а как же остальные, они тоже хотят, он ответил, что ну пусть выйдут и постоят со мной рядом. А потом и поверил в то, что он будет читать все сам, и ходил спрашивал, так ведь Джон уже переодевается, как же быть, он что, тоже выходит? Он тоже будет участвовать? И я от него спряталась. Честное слово — усадила его в кулисах, а сама удрала. И он пошел искать. Короче, когда он чуть ли до Интерпола не дошел, я объявилась сама, потому что вопрос, а где Гончарова, ее ищет Мотя, повторялся чаще, чем «С наступающим Новым годом». И когда я трусилась в кулисах, наблюдая какой-то очередной провал моих актеров, он подергал меня за рукав, чтобы задать еще один вопрос, я чуть не потеряла сознание. И я собрала свою волю в кулак и спросила, что, Мотя, ты хотел спросить… И он спросил, верю ли я в то, что он не брал Юлин пенал. (Это было в сентябре. У Юли пропал пенал, и склочная Юля обвинила всех, в том числе и меня.) Причем это надо слышать, как Мотя задает вопрос, — он задает его НЕ ТОРОПЯСЬ, задумываясь, экая, поправляя пальчиком очки… Так вот, когда он уже стоял в цепочке актеров, которые, взявшись за руки, должны были выйти на сцену, уже заиграла музыка, он вдруг отцепился, поправил очки и спросил: «А на каком языке выступать?» И хотя говорят педагоги, что нельзя иметь любимчиков в детском коллективе, я — слава небесам, не педагог — люблю Мотю больше всех. Я его просто обожаю. Он, маленький Мотя, — мой друг, один из лучших собеседников в моей жизни. Мотя — мой любимчик.

* * *

Первый вопрос в студии театра «Трудный возраст»: «Что вы читаете?»

Называют в основном книги, которые я настойчиво рекомендую: Драгунский, Драгунская, Коваль, Бруштейн…

А мальчик прекрасный Андрей Ш., двоечник, забывака, врун, хулиган и клоун, в общем, классный пацан, сказал, что как раз сегодня окончил читать «Рубаи» Омара Хайяма.