Зелимхан - [81]

— А-а, старый приятель! Ну, здравствуй. Рассказывай, с чем пожаловал ко мне?

— Дело есть, господин пристав, — отвечал Багал, стараясь улыбнуться и почесывая за ухом.

— Какое дело? Говори! — Чернов кивнул на стул, приглашая посетителя сесть. — Да говори же скорей!

— Скорей нельзя говорить, господин пристав, тихо надо, — Багал оглянулся и, старательно прикрыв за собой дверь, прошел к столу и присел на стул, стоящий напротив Чернова. — Тихо надо, господин пристав... — повторил он. — А вот делать надо скорей, потому что Зелимхан уже все знает, — и он рассказал Чернову о своем утреннем разговоре с абреком.

— Вот оно что!.. — задумчиво произнес пристав. Он с трудом повернулся в кресле и тут же заохал от боли: давала себя знать полученная недавно рана. — А когда Зелимхан снова появится у тебя в доме? Не говорил он тебе об этом? — спросил Чернов, немного помолчав.

— Нет, теперь он не скоро приедет ко мне, — ответил Одноглазый. — Зелимхан теперь очень злой стал, будет всех убивать, пока не освободят его детей.

— Зачем же всех? — ехидно улыбнулся Чернов. — Семья его уже отправлена в Енисейскую губернию по приказу генерала Шатилова. Вот его пусть и убивает. А мы что, мы маленькие люди.

— Так их уже сослали? — переспросил Багал, беспокойно заерзав на стуле.

— Да. А что?

— Ничего, я так...

— Послушай, Багал, — Чернов понизил голос и нагнулся к Одноглазому через стол, — ты должен обязательно узнать, когда к тебе снова придет Зелимхан, и за день до этого сообщить об этом мне. Понятно?

Багал тупо молчал. Он думал о том, что произойдет, когда Зелимхан узнает, что его семью сослали в далекую Сибирь.

— Ты что, испугался или не слышишь меня? — спросил Чернов.

— Хорошо, — очнулся Одноглазый и встал со стула, — только вот засаду не надо делать в моем доме... Лучше где-нибудь на дороге, господин пристав.

Чутье ищейки подсказывало Багалу, что высылка семьи знаменитого абрека последствиями может коснуться и его.

— Ладно, иди теперь, а то я больше не могу, рана разболелась, — сказал Чернов, поднимаясь с кресла.

Одноглазый продолжал стоять как пень. Из того, как дружелюбно разговаривал с ним пристав, он понял, что оба они связаны одной веревочкой, и его хитрецкий ум тут же прикинул: а нельзя ли сейчас хоть что-нибудь выклянчить у Чернова?

— Господин пристав, — сказал он наконец, — ехал сюда — жена просила платье ей купить, а у меня...

— Денег нет? — перебил его Чернов. — Что же нам делать? Правда, я и так израсходовался на тебя...

Одноглазый продолжал стоять в дверях, пока пристав, раскрыв ящик письменного стола, не поманил его к себе.

— На вот, из своих даю, — сказал Чернов и высыпал Одноглазому в ладонь рубля два серебром. — Жене платье купить надо. Только смотри, не забудь о Зелимхане.

— Спасибо, господин пристав, а насчет этого не беспокойтесь, все сделаю, — низко поклонился Багал и, пятясь, вышел из комнаты.

Выйдя на улицу, Одноглазый не спеша поехал на городской базар, где купил еще теплый душистый чурек и пару бутылок красного морса. За полтинник он взял жене материи на платье, после чего, вполне довольный собой, отправился восвояси.

За городом он придержал было коня, намереваясь остановиться и перекусить, но не решился. Теперь его пугал каждый кустик, встречавшийся на дороге.

Солнце быстро опускалось за Столовую гору, и в ущелье сгущались тени, когда Багал подъезжал к аулу. Немного подумав, он свернул с дороги к лесу и пробрался к дому задами, крадучись, как вор. Однако, увидев во дворе жену, спокойно выбивавшую коврик, доносчик облегченно вздохнул и твердо решил больше никуда носа не казать, пока не уберут Зелимхана.

* * *

О том, что его семья сослана в Сибирь, Зелимхан узнал, приехав в аул Нилхой.

— Днем раньше я как раз носил им передачу, — рассказывал ему Эльберд. — Мне и в голову не могло прийти, что их так внезапно увезут.

— А передачу приняли? — спросил харачоевец.

— Да.

— И не пытались узнать, кто ты такой? — мрачно поинтересовался абрек, поправляя ремешки на своих суконных гетрах.

— Пытались, — отвечал Эльберд. — Но я сказал, что Зелимхана не знаю, что одна Зезаг доводится мне родственницей по матери, да к тому же маленьких детей жалко.

— Кто сказал тебе, что их сослали в Енисейскую губернию? — спросил Зелимхан, не поднимая головы.

— Один из надзирателей. Но это когда я пошел туда уже второй раз и то — по секрету. Просил никому не говорить о своем разговоре со мной.

Оба они умолкли. Зелимхан будто окаменел.

— Странно как: русский человек и так сочувственно отнесся к нашим делам, — снова заговорил Эльберд. — Я даже спросил его, почему так. А он сказал, что есть такие люди, которые хотят убрать белого царя. Они желают видеть тебя, Зелимхан.

— А что это за люди? Ты не спросил? — поднял голову Зелимхан.

— Нет, не знаю, — отвечал Эльберд. — Но вроде бы их называют анархистами.

— Анархисты?.. А какой они веры? — спросил абрек.

— Не знаю ничего. Он только сказал, что среди них есть русские, армяне и другие.

Зелимхан вдруг вспомнил своего давнего друга по тюрьме — Костю, который говорил, что чиновники царя обижают русских не меньше, чем других, и всячески поддерживал Зелимхана, доказывая, что нужно убивать всех притеснителей народа, одного за другим. Бобров тогда спорил с ними обоими, объясняя, что всех жестоких начальников не перебьешь, и, пожалуй, он был прав. Бобров тогда называл Костю террористом. Но воспоминание это только промелькнуло и исчезло, вытесненное нынешней его огромной бедой: его семьи нет здесь, на родине, его жена, дети в ссылке, и он бессилен помочь им.