Зелимхан - [72]

На минуту все умолкли.

— Ваше превосходительство, я не буду ничего говорить при этом человеке, — решительно заявил Борщиков, первым нарушив тишину.

Шатилов с Данагуевым переглянулись. Адъютант помог ротмистру выкатить его коляску. В кабинете остались генерал, Борщиков и поручик Грибов. Он также был прикомандирован к генералу в качестве знатока чеченских дел.

— Господин Борщиков, вам не следовало бы так горячиться, — начал Шатилов. — Ведь о ваших связях с Зелимханом говорит не один Данагуев.

— Простите, господин генерал, но я связан с ним не больше любого другого чеченца.

— Нет, вы связаны с ним больше, чем многие другие, — перебил его генерал. — Вы состоите с ним в родстве, — Шатилов наклонился к своему собеседнику и пристально посмотрел ему в, глаза. — Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли и не ошиблись в выборе. Дело ведь не только в кровной мести. Зелимхан осмелился поднять руку против самодержавия, он вызывает сочувствие всех недовольных в Чечне, крестьянам внушает не платить налоги, не выполнять наказы старшин, истреблять представителей законной власти, — генерал встал и прошелся по кабинету. — Зелимхан — большое зло, — проговорил он веско. — И вы обязаны помочь нам искоренить его. Иначе...

Шатилов вернулся к столу. Борщиков молча сидел напротив него, опустив голову.

— Ну как, договорились? — спросил генерал, барабаня пальцами по столу.

— Один я не в силах решать этот вопрос, господин генерал, — тихо ответил чеченец, и в голосе его уже не было прежней уверенности.

— Так привлеките к этому делу кого сочтете нужным.

Борщиков медлил. В нем боролись противоречивые чувства: были здесь и опасение, что власти смогут доказать его участие в кизлярском деле, и страх перед позором как неотвратимой расплатой за предательство. Но немалое впечатление произвели на него и богатые посулы за это предательство, исходящие к тому же от весьма ответственного лица. Шатилов видел следы этой внутренней борьбы на лице своего собеседника, но не сомневался в ее исходе.

— Я знаю, что у Зелимхана есть много врагов, надо воспользоваться их услугами, — заметил он как бы между прочим.

— Но эти люди так просто не согласятся, ваше превосходительство, понадобятся еще большие расходы, — сказал наконец Борщиков, решив поторговаться.

— Думаю, господин Борщиков, я предложил вам вполне Достаточно, чтобы склонить к этому других и обеспечить вас, — ответил генерал с ноткой брезгливости. — Итак, подумайте и завтра сообщите мне о своем решении, — он встал с кресла и подошел к окну, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Когда Борщиков скрылся за дверью, Шатилов оглянулся на Грибова, молча стоявшего у стены в течение всего разговора.

— Ну как, господин поручик? — спросил, саркастически улыбаясь, генерал. — Кто же из нас с вами лучше знает психологию горца?

— Это не настоящий горец, ваше превосходительство, — ответил офицер, краснея.

— Годы идут, друг мой, а вы, как я понимаю, не меняетесь, — помощник наместника покровительственно похлопал его по плечу. — Если бы вы были политиком, то ориентировались бы именно на таких людей, как этот субъект, а не на великодушных рыцарей, которые, впрочем, и в средние века на деле были сущими разбойниками!

Довольный этим историческим обобщением генерал весело рассмеялся.

* * *

Шахид Борщиков долго не являлся к генералу Шатилову. Он собрал фамильный совет из самых близких своих людей, чтобы обсудить с ними, как ему быть.

Глава рода Борщиковых — седой благообразный старик в белом бешмете — сидел на широкой тахте, покрытой богатым текинским ковром. На другом ковре по стене было развешано дорогое оружие. Сам Шахид уселся напротив старика. Как положено, мужчины помоложе стояли в дверях. Шахид рассказал об ультиматуме генерала, но ни словом не обмолвился о том, что ему лично обещал Шатилов, если он выдаст Зелимхана.

Старик перестал шептать молитву и, спрятав в карман белого бешмета свои блестящие четки, спросил глуховатым басом:

— Зачем это мы должны отправляться в Сибирь из-за Зелимхана? Кто он нам? Если отвечать за всех рожденных эгиш-батоевскими женщинами, то из нас никого не останется.

— Я и сам так думаю, — задумчиво отозвался Шахид, — но если люди узнают, что мы его выдали...

— Выдавать не надо, — перебил его старик. — Зачем нам пачкаться? Надо сделать так, чтобы мы остались чистыми. — Он умолк и стал медленно поглаживать свою бороду, обдумывая еще что-то. — Надо дать им возможность убить его так, чтобы никто не знал о том, что это сделали мы. Тайно, — добавил он, понизив голос. — Тайная смерть всегда вызывает много кривотолков, и истина тонет в догадках.

* * *

А у генерала Шатилова в тот же день собрался другой совет. По рекомендации того же Данагуева, генерал вызвал к себе представителей чеченского духовенства во главе с веденским кадием Оба-Хаджи.

Святые отцы не замедлили излить генералу свои верноподданнические чувства и заявили, что деяния харачоевского абрека противоречат шариату и предписаниям пророка Магомета.

— Я всегда считал, что шариат — дело нужное и полезное, — с прищуром улыбаясь, сказал генерал. — Бог заинтересован в том, чтобы на земле был порядок, а значит, и в том, чтобы всячески оберегать законную власть. Правильно я понимаю шариат?