Зелимхан - [22]

Так абрек Зелимхан из Харачоя совершил первое дело своего обета чести.

13.

Беспокойная река Хулхулау, как всегда, катила свои мутные воды. Обычно хмурая и холодная, в солнечный день она сверкала, искрилась, по неизменно разрушала свои берега, безжалостно сокращая и без того малые посевные поля местных чеченцев.

До сих пор вот так же шумел, грубил, теснил людей старшина аула Махкеты Говда, лишая бедных крестьян порой и последнего надела. Только сегодня стал он вдруг непривычно тихим. Сторонясь шумных дорог, идет он сейчас крадучись, настороженно прислушиваясь даже к шуму реки, и стремится побыстрее спрятаться под сень высокого начальства.

Писарь почтительно просил Говду сесть на его лошадь, но тот презрительно отказался. Не захотел гордец ехать на ленивой кобыле, а потому и писарь шел пешком. А воды Хулхулау все текли, равнодушные ко всему, будто ничего на свете и не произошло.

Пройдя обходными путями так, что их никто не видел, Говда и его писарь явились к приставу Чернову. Волнуясь и путая русские слова, рассказали они ему о том, что на них напала шайка разбойников во главе с Зелимханом и ограбила.

Веденский пристав, который бывал столь любезным в доме старшины за свежей бараниной и бокалом вина, принял их сейчас холодно и даже брезгливо, хотя внешне и выражал сдержанное сочувствие.

— Как же вам не стыдно, право! Вы всегда хвалились своей храбростью, а тут нате: отдали разбойнику коня, а главное — казенное оружие. Трусы вы!

Говда угрюмо молчал, все больше понимая, что пережитое бесчестие не только покрывает его позором перед махкетинским обществом, но и заметно роняет его престиж в глазах пристава. А значит, и шансы получить от него помощь, становились весьма проблематичными. Говда ломал голову над тем, как бы вернуть своего коня и оружие, пока молва об этом не облетит все аулы Чечни.

— Сколько же было разбойников? — допытывался Чернов, недоверчиво щуря глаза. — Десят, десят человек, ваше благородие, и все вооруженные берданками и револьверами, — торопился объяснить писарь, еще в дороге подготовленный старшиной для вранья. Сам старшина, насупившись, кивал головой, подтверждая: дескать, все было так, как говорит писарь.

А пристав в душе и не думал сочувствовать пострадавшим. Он рассуждал очень просто: «Пусть все они сходят с ума, пусть режут друг друга, побольше занимаются сведением своих счетов... И все-таки, — прикинул он, — нужно мне напомнить полковнику, чтоб он поскорее перевел меня подальше от этих мест. С этим Зелимханом, как видно, шутки плохи. А Одноглазый доложил, что едва ли удастся договориться с этим проклятым абреком».

— Ладно, — сказал наконец Чернов с ноткой благодушия, — я доложу об этом начальнику округа. Но дело, вообще-то, может кончиться плохо для вас, Говда.

— Куда же еще хуже? — развел руками старшина.

— А вот так, может получиться совсем плохо, если мы не сумеем как-нибудь ублажить его, — и пристав погладил деревянную фигурку медведя, стоящую на столе, думая о том, что потребуется взятка. — Разжалует он вас, да еще и под суд может отдать за то, что отдали казенное оружие разбойникам.

— Но вы поговорите с полковником, ваше благородие, помогите мне, — взмолился старшина. — Век буду обязан...

— Ладно уж, постараюсь для вас, — ответил Чернов и протянул старшине руку, давая понять, что разговор окончен. — Но вам самим надо серьезно браться за Зелимхана. У вас же, Говда, довольно сильный род.

Когда Говда и писарь ушли, Чернов задумался. Потом кликнул дежурного офицера и распорядился отобрать человек двадцать солдат посмелее, на добрых конях, и держать их наготове для опасной вылазки.

Вернувшись из Ведено в Махкеты, Говда узнал, что слух о дерзком поступке Зелимхана облетел уже весь аул и его окрестности. Старшина созвал фамильный совет из своих родичей и стариков, сведущих в нормах обычного права чеченцев.

Говда сидел хмурый в черном атласном бешмете, в надвинутой на лоб черной же каракулевой папахе на широкой тахте, покрытой узорчатым андийским ковром. Сыновья и племянники стояли полукругом у входа. Среди них не было только Успы: ему, главному виновнику всех этих бед, видно, не совсем удобно было появляться на этом совещании. Напротив старшины на почетных местах расположились старейшины рода.

— Братья мои и дети, — сказал Говда мрачно, — Зелимхан Гушмазукаев из Харачоя совершил против нас большое зло... Я сначала не решался сказать нам об этом, обдумывая, как быть. Но это такое дело, которое нельзя скрыть от нас. Кроме того, в подобных делах наши деды не торопились, но и не прощали оскорблений.

Говда умолк и, слегка приподняв голову, погладил свою седеющую бороду, обдумывая что-то.

Случай, действительно, был трудный и путаный, и разобраться и нем было не так-то просто даже мудрым старцам, которых сегодня призвал к себе старшина.

— Расскажи, Говда, расскажи все, как было. Знать об этом не вредно и молодым, — сказал старик с молочно-белой бородой, сидевший на самом почетном месте.

— Я тоже думаю. Товмирза, что им будет полезно знать об этом, — важно согласился старшина.

— Говда правильно сказал, — вмешался второй старик, — в таких случаях наши деды не торопились, но и не прощали обид.