Зели в пустыне - [24]

– А! – сказала она. – Вот и ты… Потом когда я оказался совсем рядом:

– Ты видишь, я одна…

Я думал увидеть ее рыдающей, измученной: но, напротив, никогда еще ее голос не казался мне таким спокойным, настолько, что на мгновение мне показалось, что Жан-Клод приходил уже. Я ее об этом спросил.

Она удивленно ответила:

– Да нет… О! Я даже не надеялась на это. Ты его смог вчера увидеть?

– Да, вернее…

Вернее, я не смог с ним поговорить, а Баско… Я поведал ей то, что рассказал мне мой товарищ. Она слушала меня опустив глаза и иногда говорила "Да… Да" немного приглушенно, но спокойно. Когда я закончил, она какое-то время сидела молча, легонько подталкивая ногой к камину соломинку. А я, стоя перед ней, не знал, что делать; мой взгляд переходил с пепла в очаге к этому маленькому шраму под крылом носа, к этой тонкой белесой линии, которая, казалось, внезапно запала и жила своей отдельной жизнью.

– Я погибла, – сказала Жанни.

Она сказала это так открыто, как очевидную истину, с которой ничего не поделаешь; никакая, самая трогательная жалоба не волновала меня так раньше. Потом, как бы вспомнив, что я рядом, она продолжила:

– Ты не можешь знать.

Но добавила покорно, почти легко:

– После всего, быть может, и ты тоже, и все вокруг… Нет, замолчи, этого не нужно.

Она взяла меня за руку:

– Садись, – сказала она. – Останься на чуть-чуть. Ты знаешь: ждать, ждать… И теперь, когда я больше не жду, я очень странно себя чувствую, я опустошена.

Небо наконец-то расчистилось. Мы повернулись спиной к выгону; я догадывался, что за мной, в прямоугольнике двери, огромное поле света, и даже воздух в нашей комнате дрожал от этого. Жанни сидела немного ссутулившись; я слышал легкий вздох, сдерживаемый, почти невесомый, потом более глубокий, иногда руки девушки судорожно вцеплялись в мою. Это тепло, проникающее в меня, идущее как от этих рук, так и от всего юного создания: нежность или неловкость, – я хотел чувствовать его еще долго. Украдкой поглядывая на Жанни, я заметил, что она плачет. Плачет без звука, не двигаясь – сознавала ли она сама это? Просто одна за другой слезы текли по ее лицу к губам, которые по-детски выдавались вперед.

– Жанни, – сказал я ей, – может быть, вы увидите его сегодня вечером на балу…

– На балу! Ах да, и правда! Ты видишь, я надела свое лучшее платье, Я его сшила специально для него, а он его еще не видел. На балу! Ты думаешь, ты думаешь, он придет туда?

И наконец выдала некоторое сожаление:

– Он, может быть, и придет туда, если решит, что меня там не будет!..

Потом она вытащила из маленькой сумочки зеркальце и украдкой взглянула в него.

– Я некрасивая, – сказала она, вытирая слезы.

Круги под глазами, впалые щеки, очень бледное лицо – она, конечно, потеряла свежесть и жизнерадостность, которые нас так сильно очаровывали в ней. А лицо осунулось, взгляд – отсутствующий, и все эти черты, от маленького выпуклого лба до короткого овала подбородка, казались размытыми и были отмечены в равной степени изначальной грациозностью и каким-то преждевременным горем.

Она встала, осмотрела платье, которое помялось на неровной скамье.

– Бедное мое платьице, – сказала она. – И что мне взбрело в голову его надеть! Фермер не хотел меня отпускать. Он мне сказал, что если я уйду, то мне не стоит утруждать себя возвращением – дверь будет закрыта. Я была вынуждена выйти через сад, и я приехала на велосипеде, чтобы побыстрее – да, чтобы побыстрее!..

– Но как же вы вернетесь сегодня вечером?

– О! Вечером!.. это еще далеко! Столько всего еще может произойти до того, как он наступит…

– Итак, – продолжила она, – ты думаешь, он может зайти на бал.

– Все девушки туда придут.

– Все девушки деревни и все призывники кантона. Настоящий бал!

– Уже поставили лавчонки на площади. И сегодня утром… даже…

Но вот тут я засомневался, сознавая всю глупость моей истории.

– Сегодня утром?..

– Представьте себе, мы все, всем классом, ходили на сеанс престидижитации.

– Что это такое?

– Это когда разные фокусы показывают, вы знаете, пустые коробки, в которых полно всего, монетки, которые исчезают.

– Ах да, знаю.

– Месье, который устроил сеанс, это был человек в черной одежде, одежде с фалдами, и лаковых туфлях. У него были небольшие усики, тоже черные.

– А! – сказала Жанни. – Ты хорошо повеселился? Хорошо. Мы больше не заговорим об этом. Что этому лжеколдуну делать между нами?

Через щель в ставне ворвался лучик и, проскользнув между мной и девушкой, осветил пепел в камине.

– Я тебя больше не вижу, – сказала Жанни.

Она пересела.

– Вот теперь совсем другое дело, но ты как будто на другом берегу реки.

И можно было подумать об одной из наших обычных игр; однако я не стал радоваться этому.

– Мне пора идти.

– Да я тебя задерживаю… я тебя задерживаю, я совсем неразумная… О! Да я никогда и не была особенно разумной!

Мы подошли к порогу.

– Ты придешь на бал?

– Да, но я не умею танцевать.

– Это ничего, я тебя научу. Ты придешь… скажи… чтобы я не была одна? Придешь, точно?

И опять она взяла меня за руку; внезапно поднесла и прижала ее к своей груди. Она стояла, прислонившись к стене, полузакрыв глаза.

– Жанни!.. Что с вами?

И я выдернул свою ладонь из ее рук, которые медленно опустились.