Зелёный шум - [23]

— Не пойду, — отказался Никитка, мрачно уставившись в потолок. — Продрог я сильно.

Гошке пришлось пойти домой.

Александра выпроводила на улицу Клаву с Мишкой и принялась доставать из мешка подарки.

И чего тут только не было!

Портфели из жёлтой кожи со светлыми металлическими замочками, голубые авторучки, коробки с цветными карандашами и акварельными красками, розовые, будто пастилки, ластики, стопки тетрадей с язычками промокашек, цветастые, в крупную клетку, рубахи-ковбойки и даже ботинки на толстой рубчатой резиновой подошве.

И всё это, как успел приметить Гошка, было в двух комплектах.

В довершение ко всему мать вытащила из мешка и положила на стол жёлтый, как луна в полнолуние, футбольный мяч.

Он был такой тугой и упругий, что, казалось, помани его пальцем, и мяч сам скатится со стола и запрыгает по избе.

Поражённый всем этим великолепием, Гошка только ахнул и вытянул шею.

— Мама, кому это всё?

— Да вам с Никиткой, вам, — натянуто улыбнулась Александра. — Вроде как премия за поросят, за труды ваши, за усердие. — Она подтолкнула сына к столу. — Забирай свою половину. Тут вам с Никиткой каждому по штуке куплено, без обиды. Вот только мячик один на двоих. Ну, бери же, сынок, бери!

— Премия, значит? — хрипло переспросил Гошка. — А за что? Чтоб мы про шпитомцев молчали, как ты на базаре их загнала?

— Ох, Гоша, опять ты за своё. Ну, случилось такое дело. Так всё ж равно поросята списанные были, безучётные. Вы их с Никиткой растили — вот вам и награда.

— Не одни мы с Никиткой. И другие ребята помогали.

— Им тоже что-нибудь подарим.

— А Кузяев что скажет? А председатель новый? Где спросят, поросята?

— Так председатель о них знать ничего не знает. А Ефим что?.. Попросим, он и смолчит, пожалеет нас. — Александра устало опустилась на лавку. — Глупый ты… Разве ж я для себя всё это? Для вас же, ребятишек, стараюсь…

— Ты что? Ты чего говоришь-то? — задохнувшись, выкрикнул Гошка. — Сама всех обманула, а теперь нас на обман толкаешь. Чтоб мы тоже врали да изворачивались!

— Да не кричи ты на весь белый свет! — Мать испуганно замахала на сына руками, чувствуя, как несуразна вся эта затея с подарками. И зачем она опять послушалась Ефима! — Сейчас вот Клавка с Мишкой вернутся.

— Пусть и они узнают, какая ты у нас…

— Что мне теперь, в правление бежать да каяться? — в отчаянии спросила мать, торопливо засовывая подарки в мешок. — Мол, я такая-сякая.

— Вот и покайся, — вырвалось у Гошки.

— Ты… ты понимаешь, что говоришь? — опешила Александра. — Да меня засудить могут, под стражу заберут. Вот и сиди один дома, корми малых, ухаживай за ними. Этого ты хочешь?

Гошка обессиленно прислонился к стене и беззвучно заплакал. Потом ринулся было к двери. Но мать удержала его.

— Ладно, сынок. Может, всё и поправим. Куплю завтра на базаре других поросят и пущу их в ваш закуток. Никто ничего и не узнает.

Уложив детей спать, Александра поздно вечером отправилась к брату.

Семья Кузяевых заканчивала ужинать.

— Вот хорошо, что зашла. Ждал я тебя, — поднимаясь навстречу сестре, заговорил Ефим и провёл её в соседнюю комнату. — Ну, что там?

Александра торопливо рассказала, что из затеи с подарками ничего не вышло. Надо, видно, пока не поздно, купить поросят и пустить их в закуток.

— Неподкупный, значит, Гошка, передовой, — раздражённо фыркнул Кузяев. — Вот же дитё навязалось на нашу шею. Да и ты хороша! Родного сына не могла приструнить. Всыпала бы ему пару горячих — шёлковым бы стал, покладистым.

— Куда там! Чуть на ремень глянешь, а он грозится: «В интернат сбегу!» — пожаловалась Александра. — Вот и думай тут. Давай-ка деньги-то, Ефим. Завтра на базар поеду. А не купим поросят — нам же с тобой хуже будет. Гошка — он такой: от своего нипочём не отступится.

— Поздно уже покупать, Александра, — помолчав, сказал Кузяев. — Засекли нас.

— Как это засекли?

— А вот так. Сегодня ко мне новый председатель заходил, про ребячьих поросят спрашивал. Как, мол, их здоровье. Ему, оказывается, дочка с Борькой Покатиловым обо всём доложили. А завтра Карасёв смотреть шпитомцев придёт.

— Это кого же смотреть-то? — ахнула Александра. — Одного Черныша в пустом закутке. Что ж делать-то, Ефим?

Кузяев поскрёб в затылке, задумался.

— Вот и смекай, сестрица. Залезли мы как рыба в мотню — назад не подашься. Придётся, как видно, твоего совета держаться — виниться надо.

— И впрямь, Ефим. Ну, взыщут с нас, наказание понесём, а всё на душе легче будет.

— Только, чур, с условием, — заметил Кузяев. — Виниться тебе одной придётся, а меня не замай.

— Это как же одной? — оторопев, поднялась Александра. — Что-то я в толк не возьму. Поросят же ты надумал продавать, а не я. Да ещё обманул меня, сказал, что они больные.

— Тихо ты, не шуми! — остановил её Кузяев и покосился на окна. — Садись вот и слушай. Кто ты есть такая? Женщина, вдовая, многодетная, рядовая колхозница. Покаешься, слезу пустишь, скажешь, что бес попутал, бедность заела — с тебя и взятки гладки. Пожурят, поругают, а потом пожалеют и простят. А ежли до меня дело коснётся… Начнут, скажем, с ребячьих поросят, а докопаются до такого, что Кузяеву несдобровать.

— А ты бы, Ефим, темнил да хапал поменьше, — в сердцах вырвалось у Александры. — Да и Митьку не приучал бы к этому…