Зеленый портфель - [2]
— Просто потребуется большее количество детских комнат милиции, — заключил я по своей идиотской привычке заключать.
Вечером профессор С. почувствовал себя лучше лишь настолько, чтобы спуститься выпить вниз гоголь-моголь с каплей рома. Мы с Мариной танцевали в кафе в компании лыжников в толстых свитерах, потом пили пунш с огнем и гуляли по синим горам среди елок.
— Вы помните «Снега Килиманджаро»? — спросила меня Марина.
— Нет, — соврал я на всякий случай.
— Жаль, — огорчилась она.
Я понял, что лишил ее возможности развить одну из этико-эстетико-нравственных проблем и порадовался, что умею врать на всякий случай.
Прежде чем пожелать мне спокойной ночи, Марина сказала:
— Послушайте, а почему бы не считать нам с вами, что я прошла стадию невесты?
Мы стояли у двери ее номера.
— Боюсь, тогда нам придется сразу искать такой загс, где разводят неженатых, — ответил я.
Мне показалось, что мой ответ огорчил ее. Я всю ночь промучился, правильно ли поступил. И все же пришел к выводу, что поступил в соответствии со своими взглядами на нравственно-социально-морально-этические проблемы, даже если учесть эстетический уклон.
Все дело в том, что тридцатилетний профессор С., бывший вундеркинд, а теперь лауреат всяких премий и жених Марины приходится мне сыном, а у меня, хотя я и не специалист, есть свои воззрения на этико-нравственные и т. д. проблемы.
Марина уехала на следующее утро, не попрощавшись. Мой сын, кажется, не заметил этого, просидев все оставшееся время в номере за статьей. Я же все это время наслаждался лыжами и утешал себя клубничным мороженым, когда меня одолевали мысли: правильно ли я поступил, лишив мир еще одного профессора С.
КОНСТАНТИН МЕЛИХАН.
Нетерпеливые строки
Чтобы попасть в цель, часто нужна не меткость, а смелость.
Чем отличается голодание от обжорства? Вред тот же, а удовольствия никакого.
Писатель Н. — гордость нашей макулатуры.
Несколько молодых поэтов-авангардистов, на выступления которых никто не ходил, потому что их стихи были оторваны от жизни, решили сами пойти в народ. Молодые люди пришли в парк и, забираясь по очереди на скамейку, начали тарабанить свои заумные стихи. Проходившая мимо старушка остановилась и сказала выступавшему поэту:
— Правильно говоришь, сынок! Плохо мы еще живем.
Рисуя свое прошлое, человек обманывает других. А рисуя свое будущее, обманывает себя.
Мост — скелет гигантского чудовища, которое умерло, перепрыгивая через реку.
— Что такое счастье?
— Делать, что хочешь.
— А что ты хочешь?
— Ничего не делать.
В каждом страховом агенте дремлет Шекспир.
Самое главное в жизни — любовь, если, конечно, здоровье крепкое и жилплощадь большая, а деньги придут сами собой, лишь бы работа была хорошая.
Краткость — сестра шпаргалки.
Сверхстарость — это когда памятник уже развалился, а тот, кому его поставили, еще жив.
— Как ваша фамилия?
— Спасибо, ничего. А ваша?
АЛЕКСАНДР ДУДОЛАДОВ
Романтика
— Почем у вас огурцы? Почем у вас огурцы? Почем у вас огурцы? — три раза повторил я. Но он не обращал на меня внимания. Невысокий молоденький паренек в белой куртке продавца. С той стороны уличного торгового лотка.
Он стоял и смотрел вдаль, куда-то туда, где меня нет. Наверное, так смотрят в море старые морские волки, вспоминая былое, подумал я. И еще я подумал: наверно, ему ужасно скучно здесь, среди ящиков с кривыми бурыми огурцами. Ведь мальчик еще, а туда же — к доходам.
Не глядя на меня, будто рассуждая вслух, он сказал:
— Почему-то все считают, раз человек работает в торговле, значит, он ворует. Вот я работаю в торговле и совершенно презираю деньги. Совершенно! Не верите?
Он отчаянно глянул на меня.
Я съежился.
Он выхватил из кармана пачку червонцев и бросил в урну.
Я вскрикнул и инстинктивно бросился их вытаскивать. Пачка была тяжеленькая, перетянутая черными суровыми нитками.
Я подал ему. Он безразлично сунул деньги в карман халата и сказал:
— Зря вы так. Все равно они фальшивые.
— Но-о, — протянул я.
А он вдруг быстро оглянулся по сторонам и шепотом заговорил:
— Это же мафия! Синдикат! Сговор! Правильно люди думают. У них все воруют. Все! И меня заставляют!
— А вы? — предчувствуя ответ, спросил я.
— Я — нет! — сказал он и гордо откинул назад голову. — Я с ними бьюсь! Один.
— Хм…
— Они мне простить этого не могут. Боятся, конечно. Убрать меня пытались, — многозначительно произнес он.
— В каком смысле?
— В прямом. Яд из перстня. Пистолет с глушителем. Винтовка с оптическим прицелом… А однажды — я тогда в вагоне-ресторане работал — едем как-то глухим таким местом, кругом топь, гарь. Место гиблое! Ни один тепловоз не взялся нас провести. Поэтому к нам на станции пристегнули какой-то паровозишко, который не жалко. Кое-как тянет. Машинист ругается, дрова сырые, стекла дребезжат. Я в буфетной был, вдруг слышу: он вскрикнул…
— Кто?
— Машини-ист! И сразу конский топот! Гиканье, свист! Я — к окну! Поздно! Они со всех сторон прямо с коней, как саранча из травы, на поезд прыгают, на поручнях виснут.
Ну, выволокли меня. Привязали к дереву.
А пассажиры в окно пялятся, улыбаются, руками машут, довольны. Думают, кино снимается. Какое кино! Сам управляющий трестом Спиридонов там!
