Зеленый портфель - [12]
Любимое
Автоэпитафия
Богопротивное
г. Саратов
НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ.
Триединство
(пародия)
Прощай, Москва (Мадрид, Париж…)
Глеб ГОРБОВСКИЙ
СЕРГЕЙ ЕВТУШЕНКО, ВЛАДИМИР ЛАДЧЕНКО.
Хороший мужик Петрюк
— Слушай, Шура, — сказала Анюта, — а Петрюки ковер купили, гэдээровский.
— Сделаем, — пообещал я и устроился на вторую работу.
— Не хотела тебе говорить, Саша, но Петрюки опять отдыхать уехали. То ли в Крым, то ли на юг, — не успокаивалась жена.
— Сделаем, — заверил я и пошел выколачивать из месткома путевки.
— Ты знаешь, Алик, а у них ребеночек родился, — мечтательно вздохнула Анна. — На три семьсот…
— Сделаем, — покраснел я и… В общем, через нечетное количество месяцев я стал папой.
— Слышал новость? — пожаловалась как-то Нюрка. — А Петрюк-то, подлец, жену бросил…
Сейчас я живу один и часто с теплотой вспоминаю Петрюка. Хороший оказался мужик.
ВИКТОР КОКЛЮШКИН.
Под одеялом
Мне сегодня под утро Берия приснился. Вошел ко мне в спальню и говорит:
— Говори, что знаешь?!
Я говорю:
— А-а… я и не знаю ничего! Я, если честно, только недавно узнал, что было пятьдесят лет назад. А что было вчера, у-узнаю, значит, только в… две тысячи тридцать восьмом году!
И — скорее под одеяло! Ну, а он одеяло-то скидывает и говорит:
— Ладно, рассказывай, что знаешь! Как, — говорит, — сейчас со шпионами?
— Е-если честно, то мы настолько отстали, что можем интересовать теперь только археологов!
И — одеяло тяну к себе. А он вдруг ростом стал больше и говорит:
— А где сейчас наши?!
Я говорю:
— Е-если честно, то такое ощущение, что — везде! У, меня т-такое ощущение, что это ваши специально не дают нам чай, кофе, молоко и квас, чтобы мы пили — в-водку! П-поезда, — говорю, — под откос пускают. А еще хотят народ без зимней одежды заморозить, как ф-французов в восемьсот двенадцатом году!
Тут он еще осанистее сделался, пунцовее.
— А как, — говорит, — с врачами-вредителями?
Я одеяло-то подтянул чуть повыше и говорю:
— Е-если честно, то такое ощущение, что ни врачей, ни вредителей сейчас вообще нет! Вот недавно, — говорю, — мой с-сосед пошел к зубному, так пока он в очереди просидел, зубы у него сами от старости выпали!
Гляжу, а гость-то ночной еще громаднее сделался.
— А как, — говорит, — с национальным вопросом?
Я одеяло-то поддернул немного и говорю:
— Если честно, то з-за границей нас всех зовут русскими. Но сами мы даже Р-россию называем — Нечерноземьем!
Тут гость раздулся — даже окно заслонил. Пенсне на носу — как фары автомобиля, который вот-вот задавит.
— А что, — говорит он из-под потолка, — сейчас на Колыме?
Ну, я одеяло уже почти на голову натянул.
— Е-если честно, — говорю, — лагерей нет, но с-с продуктами так же!
Сказал, смотрю — мать честная! — а он уже всю комнату собой занял, вот-вот дом развалит!
— А что, — спрашивает, — такое: перестройка? У нас на том свете… в аду, об этом много спорят. Иуда, — говорит, — особенно интересуется.
— Е-если честно, — говорю, — это когда каждый может п-показать, на что он с-способен. Но почему-то не каждый торопится показывать.
Сказал и — юрк быстрее под одеяло с головой. Ноги прижал к подбородку и затаился. И тут слышу треск и чувствую — кто-то меня давит и душит.
"Мамочка милая, — думаю, — вот до чего наша пассивность довела!" И даже проснулся от страха. Смотрю: за окном рассвет бледный, а на мне — груда журналов, которые с полки упали.
"Ох, — думаю, — слава богу, что это все во сне было…"
ЛЕВ ЛАЙНЕР.
Теньщиков в Колымове
На заседание художественного совета пришел молодой художник.
— Ну-с, юноша, — сказал председатель худсовета, — чем порадуете?
— Картину для выставки принес, — отозвался художник.
Он развернул бумагу и выставил картину на обозрение.
На картине была изображена богато обставленная комната. В центре ее за столом сидели двое мужчин — один пожилой, один молодой и две женщины — в той же пропорции.
— Я реалист! — с надрывом сказал художник слегка обиженным тоном. — Все написано, как есть в квартире директора магазина Теньщикова! Вот две "Сони" с "Шарпом" — два телевизора с видеомагнитофоном! Вот хрустальная люстра с пятьюдесятью одной подвеской! Вот комбинированная мебель, которую в народе называют "стенка", из Югославии. В глубине ее — "стенки", а не Югославии — чайный сервиз на девяносто шесть персон!
