Зеленый король - [148]

— Никогда не видел таких тупых животных, — вдруг произнес тихий и спокойный голос.

— Я сдал им жилище на девяносто девять лет, — ответил Таррас. — Но договор будет действовать и после окончания срока.

Он почувствовал, что рядом с Ребом Климродом стоит еще кто-то. Обернувшись, в нескольких метрах от него Таррас увидел Дэвида. И только тогда — что поделаешь — разрыдался по-настоящему.

На следующий день после погребения, на котором они присутствовали только втроем, Реб сказал, что хотел бы провести день-два в красном доме.

— Цвет, конечно, не имеет значения. Будем считать, что я навязываюсь.

— Предупреждаю, что буду храпеть, — ответил Таррас,

— Ведь не так, как ягуар у моих друзей. Да и усы у вас покороче.

Дэвид Сеттиньяз вернулся в Нью-Йорк. Оставшись одни, двое мужчин долго ходили вокруг дома. Несмотря на июнь, было очень свежо, дождь еще не начался, но было очевидно, что польет через несколько минут. Реб дрожал в белой хлопчатобумажной майке.

— Холодно?

— Перемена климата. Это пройдет.

— Или легкая лихорадка.

— Нас, шаматари, лихорадка не берет.

Но они вернулись в дом и даже развели огонь. Поговорили о Монтене, Стайроне, Ба Цзине, Найполе, о живописи и многих других вещах, но Таррас, конечно, заметил, что Реб затрагивал все темы, за исключением тех, что имели непосредственное отношение к нему самому. Даже слово Амазонка, казалось, стерлось из его памяти. Мадам Каванаф приехала к половине четвертого на своей машине и привезла свежие булочки. Приготовила им чай и сказала, что это безумие разводить огонь в такую хорошую, пусть и немного сырую погоду (в этот момент дождь лил как из ведра), как в ее родной Ирландии. Она хотела остаться до обеда, но Реб поблагодарил ее, сказав, что это не нужно, он сам обо всем позаботится. Ирландка уехала.

— Вы позаботитесь обо всем! — воскликнул Таррас. — Будто мне сто лет!

— Вам семьдесят пять.

Кабинет с алыми стенами освещал только дневной свет из окна и огонь. В полумраке худое лицо Реба Климрода приобретало волнующие очертания. «Он практически не изменился после Маутхаузена. Таким и умрет. Шерл часто говорила мне, что это самый поразительный и самый отрешенный человек из всех, кто когда-либо ходил по земле, а может быть, это просто существо с другой планеты». И он спросил громким голосом:

— Как вы узнали, что она умерла, Реб? От Джетро?

— Неважно. Но если вы, действительна, хотите знать…

— Вы правы: это не имеет значения.

— Расскажите мне о книге, которую вы пишете.

— Расскажите мне об Амазонии.

— Я не для этого приехал.

— Я прекрасно знаю, почему вы приехали. И именно поэтому… в связи с этим я хотел бы…

— Тш-ш-ш, — улыбаясь, остановил его Реб.

Он поставил на стол чашку с чаем, встал, сходил куда-то за своей холщовой сумкой и достал из нее три или четыре бутылки.

— Вы действительно собираетесь, пить этот китайский чай?

— Я не пил водки больше пятнадцати лет.

— А мне приходилось раза два-три в жизни. Они откупорили первую бутылку, и Реб заговорил о себе, о далеком забытом прошлом, Сицилии, куда он приехал с Довом Лазарусом, который на его глазах убил двух человек, Лангена и Де Гроота. В этот же день он рассказа историю о том, как с маяка на мысе Малабата в Танжер Дов стрелял по пролетающим чайкам и уговаривал убивать, из мести. Реб, конечно, не был пьян, он лишь смочил губы в грузинской водке, и явно не алкоголь пробуждал в нем воспоминания. Но Таррасу все было понятно: «Он никогда особенно не умел выражать в словах свою любовь или дружбу; какое-то очень сильное и целомудренное чувство жило в нем и парализовывало красноречие. Но я уверен, что именно так, делясь воспоминания ми, он проявлял свои дружеские чувства ко мне».

— Не пытайтесь напоить меня, — сказал Таррас, один опустошивший к этому моменту три четверти бутылки. — Я — грузин по национальности, значит, почти русский или по крайней мере советский человек. И хотя я американец до мозга костей, в моих жилах течет грузинская и украинская кровь. И какой бы крепкой ни была ваша грузинская водка,..

— Несим привез ее из Тбилиси.

— Великолепная водка.

— Я не хочу надоедать вам своими историями.

— Не будьте ослом, студент Климрод. Вы же прекрасно знаете, с каким интересом и даже волнением я слушаю их. Как, вы сказали, зовут того человека из Нюрнберга, который хотел уничтожить триста или четыреста тысяч нацистов?

— Буним Аниелевич. Он умер. В один прекрасный день в восточных странах ему не нашлось места, и он уехал в Израиль. Его убили в Иордании во время шестидневной войны. Кстати, имя он носил уже другое.

Настала ночь, в десять часов с чем-то Реб сказал, что проголодался. Таррас попытался было встать, но, сделав несколько шагов, почувствовал, что его дом и, видимо, весь скалистый мыс, уткнувшийся в Атлантику, накренился. Поэтому он снова сел в кресло с подушками, подумав, что в данный момент у него самый богатый в мире слуга. Дождь перестал — слава Богу, хоть океан успокоился, стало тихо, только легкие звуки, похожие на урчание спящей собаки, еле слышно доносились с моря.

Реб принес омлет с салом и базиликом, который сам приготовил. Они разделили его и съели, запивая водкой; Джордж Таррас открыл вторую бутылку.