Зелёный иней - [7]

В общежитии Эрику не видно. «Красит» полученную квартиру, в доме напротив. Ромка, вернувшись из детского сада, без надзора болтается по комнатам буровиков.

В Красном уголке цветной телевизор и ряд жестких стульев. Холодный, хоть волков морозь, он пустовал. Пурга за пургой в тундре. Они хоть и теплые, эти «южаки», но из комнат все тепло выбивают.

Мыться негде, кроме тесного умывальника. Общественный туалет сооружен пристройкой над «выгребной ямой». Пресная вода для поселка хранится в «копанях». Внутри скалистого мыса. «Копани» выдолблены в скале зэками при Дальстрое. Возят пресную воду из тундры.

Спирт на Мыс Шмидта доставлялся в бочках и «танкерах» на ледоколах. И был этот спирт на вкус горькой «резиной», от шлангов при перекачке. Местный заводик этот спирт разливал в стеклотару, под градус водки. В овощах, продуктах, и в японских вещах, недостатка нет. Зарплата, с «полярной» надбавкой, увесистой пачкой в руке ощущается. «Дом в деревне купить хватит. Машину. На отпуск останется». Жить можно. Когда ты молод. Любишь жизнь, профессию и женщин. Деньги в Арктике не в цене. Тратить их негде. В экспедиции — одни спецы. Народ калиброванный, отборный. «Поэты по жизни»…

«Этак, каждый сможет… Ты, нам Мурку сыграй».

В полярном общежитии одиночке смерть. И вечерком, после Офицерской столовой в погранотряде, где кормили и гражданских лиц, стал посиживать я в Красном уголке. У телевизора.

В общаге свои, мужские спарринги. По профессиям и специальностям. «Однокорытничали» — «питерцы» и «москвичи». Я жил «одиноким волком». Замкнутым и мало кому понятным человеком. Ни с кем не застольничал, не пил.

Потрясение «открытием» в себе «писателя» на Иньяли?! И тем, что случилось после… И год спустя, не зарубцевалось. Страдал и по другой причине. В мае работал далеко от побережья. Радиосвязью сообщили, в Якутии родилась дочь. Второй ребенок в семье.

Коллеги недоумевали:

«Дети рождаются. Ты — здесь! Как так?»

«Так и получается…»

Не стал каяться. Как есть, так и будет… Истинная причина известна Эрике. И верил. Провидение предопределило Эрику в судьбе. Эту женщину полгода держал под сердцем. Любил жену. Для Эрики второго сердца не имелось. Вспоминались ее глаза, легкое дыхание. Рождалась в крови нежность. Желание. Нежность — истинное чувство. Любовь — временной обман. Иллюзия осмысленного текущего Времени необходима человеку. И я жил иллюзиями, поскольку настоящее разрушилось на Индигирке.

Страдал. И ясно понимал, возвращаться на Индигирку время наступит.

«Мурку» коллегам — «сыграл»!

Написал короткий рассказ о собаке. Назвал «Стёпкой». Брал щенка у чукчей в стойбище. За полгода Степан вымахал. Ездовая лайка. Размером и мастью в белого медвежонка. В общаге держать не позволят. Вернул пса чукче Омрыяту.

На привязи, «Степан» хрипел пропитым, мужиковатым голосом. Грыз веревку. Не верилось Степану, что за верное собачье сердце его бросает друг. Страдал и я…

Опубликовал рассказ в газете «Огни Арктики». И перестал коситься народ. Экспедиция — «режимное предприятие». Не положено «находиться на объекте». Ночью. Скрытничал с позволения военизированной охраны. Рассказ «Стёпка» покорил вахтеров.

Пишущую машинку негде купить. Пользовался отрядной «Башкирией». Эрика задерживалась на работе позже других. Ромка в садике до закрытия.

Она спускалась в кабинет геофизиков. Наваливалась плечом на косяк, облокачивалась на высокую спинку стула, и не слышно вила кудельку локона пальчиками у полной щечки. В забывчивости, прикусывая кончики волос. Я работал у темного окна. Полярная ночь. Под настольной лампой. В глубине помещения. Верхний свет пригашен. Эрика держалась полумрака дверного проема.

Она спрашивала, когда украдкой заходила в кабинет:

— Можно, посижу…

Эрика дежурила, будучи старшим специалистом. Дежурили все в целях пожарной безопасности Управления. Так заведено было в «Дальстрое».

— Можно, — соглашался.

Так и повелось. Черкаю текст повести. Пиджак на спинке стула. В светлой рубашке. Не постригался полгода. В круге света настольной лампы только руки на рукописи. Лицо за кругом. Свет не слепит. Эрика вьет кудри и молчит. Она не мешала. Присутствием дополняла покой в душе. Страдания касались рукописи и событий, которые пробовал запечатлеть словом.

— Не получается… — отвечал на ее немой вопрос.

Какая «изюминка» тянула ко мне Эрику? Ведь не «писательство» же? Не выделялся. Пригласил на танец в столовой, когда отмечали 7 ноября.

— «Под дулом пистолета — не пойду», — отказалась.

Рослая молодая женщина. В темном вечернем платье. Каштановые волосы рассыпаны на плечи и грудь. Отказ не оскорбил. Рассмешил. Дурачились геологи остроумно и весело. Пьяных не было. Много вальсировали. Сторонился застолья, не терпел трепа выпивших мужиков о «бабах». Коллеги мои, все это себе позволяли.

Покинул столовую до окончания банкета. Ушел в Управление. Не пил. Сел за рукопись. Эрика сбежала с банкета от приставаний. Пришла в расстегнутой шубе в кабинет. Шапка песцовая в руках, золотистые локоны волос вольно рассыпаны на черный ворот шубы. Роса на лице. Море за рейдом открытое ото льда, влажный воздух. В морозец воздух снежинками осыпается.