Зеленый храм - [60]

— Это было сильнее его, — шепнула мне Клер.

Ее волосы прилипли ко лбу, платье облегает руки и бедра. Дождь не прекращается, но ни я, ни она не идем за своими плащами. Решается судьба второго тура. Мы не видели, как он сажал в лодку мадам Мелани: ведь нужно было затворить двери и, чтобы не перевернуться, закрепить сперва нос лодки. В течение пяти минут мы могли видеть только корму лодки, вплывшей в комнату, где рамы, казалось, висят слишком низко. Между тем Колен, в общем-то за все ответственный, несколько раздражен и с полным основанием боится, что возвращение будет таким же опасным, как и продвижение вперед, он заставил одного из своих людей влезть на столб, где есть телефонный провод, ведущий поверх реки прямо к дому Сьон. Провод перерезан, концы его соединены пеньковым тросом, который притащил коллега. Лодка выходит, столкнувшись с комодом, — он перевернулся, и ящик, полный белья, выпадает из него; белье тотчас же рассеивается и, схваченное бурлящим потоком, устремляющимся в Верзу, превращается в жалкие тряпки — многоцветные пятна на воде. Колен подносит к губам свисток, а его приспешник, прицепившийся к столбу, начинает размахивать красной тряпкой. Сигнал понят. Наш путешественник снова прикрепляет лодку к ставню, к левому на сей раз, где торчит катушка электроизолятора, и веслом, после двух или трех осторожных попыток, чтобы избежать килевой качки и не потревожить пассажирку, скорчившуюся под одеялом на решетчатом настиле в лодке, он в конце концов подхватывает провод.

Веревка тащит за собой провод, и осторожно, влекомая пожарными, лодка причаливает.

Начинается суета. Мелани вытаскивают из лодки, переносят в тепло, в комнату мадам Крюшо. А наш друг, — о нем можно сказать, что он принял душ прямо в одежде, — откликается на поздравления, ему жмет руку мэр, но, чтобы избежать фотоаппарата мадам Пе, которая начала досаждать ему сразу, как только лодка причалила, он быстро отделяется от группы селян, в большинстве своем видящих его во плоти в первый раз.

— Извините, мне надо переодеться.

И раньше чем не спустится ночь, он не выйдет из своей пристройки.

XXVII

Мы сидим в галерее на длинной лавке, отполированной штанами арестованных. Мосье Мийе только что подошел к нам, — он в платье, украшенном брыжами сомнительной чистоты, в мантии с полосой фальшивого горностая из шкурки выцветшего кролика. У нас нет времени перекинуться с ним парой слов. Дверь канцелярии мадам Салуинэ отворяется, чтобы пропустить юношу лет двадцати, хромого, сутуловатого, чье узкое лицо я сразу узнаю; оно только что появилось в разных газетах, где про него рассказывалась скандальная история: он украл автомобиль и, не имея водительских прав, устроил себе стокилометровую прогулку, окончившуюся ударом о бок «рено», шофер которого погиб тут же. Он проходит поникший, в наручниках, сцепленный с тюремщиком, которому приходится тащить его за собой.

Мы уже встали, но надо еще немного потерпеть. О хозяине украденной машины известно, что он не застраховался на все случаи жизни, что у него нет шанса для компенсации, что его привлечет к ответу противоположная сторона, и у него нет надежды выиграть дело; мадам Салуинэ не выпускала его из кабинета, пока не ушел шофер-лихач: она, конечно, боялась драки в коридоре. Весь красный, разъяренный, грозя и проклиная, не идя ни на какие уговоры своих советчиков, жалобщик наконец вышел.

Входим мы.

— Один погибший, вдова, трое сирот, и я еще не считаю двух новеньких машин, которые превратились в железный лом, — из-за того, что какой-то идиот захотел хоть на час стать могущественным, — нет, это просто абсурд! — ворчит мадам Салуинэ, обращаясь к мосье Мийе.

Она поднялась нам навстречу, она протягивает нам руку, нам всем, и этого жеста мне достаточно, чтобы понять, к чему она клонит. Она снова садится, но взгляд у нее блуждает, не останавливается ни на ком, утыкается в бумаги, потом отворачивается от них, словно эти бланки не способны придать ей уверенности.

— Еще раз примите поздравление! — говорит она, повернувшись к тому, кто в принципе неизвестно почему все еще подследственный.

Если она на что-то рассчитывает, потому что в костюме — надеть галстук он все-таки не решился, — мой гость не похож на человека из леса, а скорее на модного певца или на среднего служащего, гордящегося своей бородой, — то мадам Салуинэ ошибается! Это все тот же юноша; сев перед ней, он более чем когда-либо застыл и слушает ее как бы не слыша, он моргает, не подымая на нее глаз, он как будто прошел по другую сторону зеркала, — и ему кажется, что он случайно в этой канцелярии, окна которой выходят на Королевскую площадь, окруженную республиканскими зданиями: налоговый центр, социальное страхование, супрефектура, — все каменное, ничего общего не имеющее с деревней, если не считать голубого неба над ними, сейчас рассеченного пополам двойной белой полосой, оставленной самолетом.

— Говоря по правде, мне было бы как-то уютнее, — завела мадам Салуинэ, — если б я знала, кому адресовать свои похвалы. Вы представить себе не можете, какая это для меня головоломка — ваше дело. Вы читали прессу? Вас хвалят. Для вас даже требуют медали за спасение утопающих, пресса возмущается, она требует прекращения уголовного дела, не числя за героем ни— чего, что бросало бы на него тень, — и, следовательно, контроль за ним не нужен, как и хождение по судам.